» » » » » » » » » » »
|
Несчастный случай
Памяти Саши С.
1.
В одном из военных санаториев в ночь на 2 августа случилось вот что. С балкона третьего этажа корпуса №2, прозванного отдыхающими «Коварство и любовь», выпал мужчина. Этот короткий и, как оказалось в дальнейшем, трагический полет могли наблюдать обитатели двух нижних балконов, которые в этот час (было начало первого) еще не спали, а любовались видом ночного моря и усиленно дышали запахом хвои и ароматом роз, цветущих прямо под окнами. В этот-то розарий и угодил несчастный с третьего этажа, и все могло бы закончиться для него царапинами от шипов, приземлись он на полметра дальше от бордюра. Но судьба управила так, что упал он именно на бордюр и, стукнулся, конечно, головой. Не успели недремлющие в ночи курортники понять, что это такое пролетело сейчас мимо них, как снизу раздался короткий и жуткий вопль-всхлип, и наступила не менее жуткая тишина. Одна женщина говорила потом, что лично ей показалось в первый момент, будто это полотенце или халат чей-то сорвало ветром с балконной веревки. Никакого, впрочем, ветра в ту ночь не было. А была обычная для юга темнота, хоть глаз выколи. И отдыхающие, что на балконах дышали, перевесились в тревоге через перила и стали вглядываться в эту темноту, но углядеть ничего не могли. Крик, однако же, явно был, и женщины сказали мужьям: сбегайте, мол, вниз, посмотрите, что там упало, и кто кричал. Мужчины не то, чтобы побежали, но, подтянув штаны и сунув ноги в пляжные шлепанцы, нехотя пошли, не предвидя ничего хорошего. На выходе из корпуса еще и ночную дежурную, мирно дремавшую под картиной Айвазовского «Девятый вал», с собой прихватили – как лицо официальное на случай чего. И вот в таком составе, посветив зажигалками, они и обнаружили под балконом почти бездыханное уже тело. Тело было субтильное и принадлежало мужчине совсем маленького роста и веса, одетому, к тому же, во все темное – темные трико и майку. Может, потому никто ничего и не разглядел, когда оно летело. Тут, конечно, - охи, ахи, задирание вверх голов и вычисление, откуда именно он мог свалиться, но на том балконе, предположительном, темно и тихо, а с двух нижних свешиваются головы умирающих от любопытства женщин: - Ну что там, кто? - Человек! - Живой? Другие окна тоже зажглись, и оттуда стали высовываться отдыхающие. «Сейчас весь санаторий на ноги поднимут», - огорчилась дежурная по корпусу и побежала звонить куда надо. В лежащем под балконом человеке она узнала отдыхающего из 22-го номера, прибывшего накануне утром. Он еще раскладушку приходил просить после обеда. Сказал, что сам будет спать на воздухе, а жена в номере, потому что он курит, а она не переносит. Вызвав «скорую» и милицию, дежурная некоторое время размышляла, звонить ей на квартиру начальнику санатория или не звонить. И пока она думала, он сам позвонил и спросил голосом тревожным, но строгим: - Что там у нас случилось? Тем временем под балконом стали собираться отдыхающие, в том числе и из стоящего напротив корпуса №3, в свою очередь, прозванного отдыхающими «Собака на сене» (в прежние годы в этом корпусе селились семейные отдыхающие, тогда как в корпусе №2 – одиночки, потом все смешалось). Некоторые подходили совсем близко и наклонялись над лежащим, пытаясь, видимо, определить, не знают ли они его, что вполне могло быть, поскольку санаторий ведомственный и посторонних тут не бывает. Никто, однако, пострадавшего не узнавал. Во 2-м корпусе горели уже все окна, и только одно окно оставалось загадочно темным, то самое, что выходило на злополучный балкон третьего этажа. Милиционер, ночная дежурная и те два добровольца, что первыми спустились, вошли в вестибюль и двинулись по широкой лестнице наверх. Дверь 22-го номера была, несмотря на ночь, не заперта, так что вошли беспрепятственно. Зажгли свет и убедились, что в комнате пусто. На составленных вместе кроватях разбросаны были кое-какие вещи – два казенных полотенца, женский сарафан и московская газета со скандинавским кроссвордом. Тогда выглянули на балкон и там, на раскладушке, с трудом, как видно, втиснутой в пространство между дверью и перилами, обнаружили безмятежно спящую маленькую женщину. Растолкали и стали спрашивать, где ее муж. - Спит, - сказала женщина и закрыла глаза. - Где спит? - Тут, - женщина пошарила рукой по раскладушке позади себя и позвала: -Саша, Саша! Тогда дежурная, наклонившись над женщиной, сказала ей в ухо: - Вставайте, он у вас с балкона выпал... Женщина вскрикнула, открыла широко глаза и с недоумением уставилась на милиционера и компанию.
2.
Утром, за завтраком, проходившем в большом, с высокими потолками и колоннами вдоль стен зале все только и говорили, что о ночном происшествии. Уже известно было, что до больницы упавшего не довезли, скончался по дороге от сильного внутреннего кровоизлияния, и что жена его до сих пор находится в мало вменяемом состоянии, рыдает и ничего объяснить не может. Главным предметом всех разговоров – в столовой, на пляже и в очереди на лечебные процедуры – были в этот день версии происшедшего. Дамы были уверены, что дело не обошлось без спиртного. - Как только заезжают в санаторий, - говорили они между собой, имея в виду всех мужчин сразу, - так начинается: то «прописаться» надо, то за встречу, то за открытие купального сезона – так весь срок и прикладываются. Мужчины, напротив, подозревали семейную сцену. - Небось, не успели приехать, как пилить начала: не пей, куда пошел, на кого посмотрел… Это они умеют, другая так достанет, что и с балкона сиганешь. Что касается персонала санатория, то, обсуждая ночное ЧП, медсестры и горничные прежде всего со знанием дела интересовались, из своего ли номера выпал отдыхающий или был у кого в гостях, а узнав, что из своего, интересовались дальше: со своей ли женой он прибыл в санаторий. Потому что бывали, оказывается, случаи, когда прыгали с балконов от чужих жен, правда, обходилось всего лишь сломанными ногами. Вспомнили заодно некоего Василия Илларионовича, служившего в Москве большим начальником, который несколько лет назад привез на отдых свою молодую секретаршу (самому было под 60), поселил ее в соседнем номере и в первую же ночь прямо на ней и помер от сердечного приступа, видать, переусердствовал. Еле она, бедная, из-под него выбралась, мужчина был крупный. И таким образом вся их связь, благополучно длившаяся, как потом выяснилось, не один год, раскрылась. За покойником приехали жена и взрослый сын. А секретарша подумала-подумала и осталась отдыхать, не пропадать же путевке, тем более, кто ей теперь даст, когда шеф помер. На пляже дамы смотрели на нее с демонстративным осуждением, впрочем, не без любопытства и держали дистанцию. Но она ничего, только купила себе черный купальник (закрытый) и так весь срок в нем одном и проходила, потому что два других у нее были цветные и раздельные, и она сочла, что это будет не совсем прилично. Ну, ладно, в случае с Василием Илларионовичем все было ясно: умер, что называется, от любви. (Некоторые, между прочим, мечтают о такой смерти). Но за что, спрашивается, отдал свою жизнь этот «новенький», прибывший с законной женой и совсем еще, говорят, не старый – сорока пяти лет от роду? Непонятно. Не столько сам факт смерти, сколько полная неясность, от чего она произошла, больше всего будоражила отдыхающих, оказавшихся в это время в санатории. - Надо же, только приехал человек, даже в море окунуться не успел и – на тебе… А ничего удивительного, говорили на это знающие люди, большинство неприятностей случается с отдыхающими как раз в первые дни. Почему? А кто его знает, почему. Таковы уж отдыхающие. Стоит им только выйти из поезда на перрон Сочинского вокзала или спуститься по трапу в Адлерском аэропорту, как они тут же расслабляются на всю катушку. Куда что девается – солидность, ответственное выражение лица, галстук, наконец… В шортах и майке, с фотоаппаратом на пузе и счастливой улыбкой идиота, отпущенного из дурдома на свободу, чешут они в 30-градусный зной по Курортному проспекту, тащатся пешком на гору (причем у жены – туфли на каблуках) и с восторгом тинейджеров носятся на водном мотоцикле в опасной близости от торчащих их воды голов. В результате – ох, ах, солнечный удар, растяжение связок у жены и материальный ущерб в виде разбитого о волнорез мотоцикла (слава Богу, сам успел соскочить в последнюю минуту). Вот год назад в соседнем санатории был случай. Приехала на отдых семья из Москвы: муж, жена и ребенок, девочка 12 лет. На второй или третий день пребывания черт их понес из санатория, расположенного почти в центре города, в совершенно безопасном месте, на прогулку в Кудепсту. Вроде бы одни их московские знакомые отдыхали там в пансионате «Электроника», который, совсем наоборот, стоит довольно высоко над морем. И вот они стали там фотографироваться. Этот папаша поставил всю компанию – жену с дочкой и друзей – над обрывом, солнце светит, день чудесный, все улыбаются, предвкушая тысячу удовольствий. Он глазом к видоискателю «Кодака» прилип и пятится, пятится, пятится назад, видать, хотел побольше красоты в объектив захватить… Так и рухнул вниз прямо на глазах у жены, дочки и друзей. Они не сразу даже поняли, что произошло. Только что стоял, и вдруг – все, нету. Подбегают, а вниз даже глянуть страшно, там метров десять высота и добро бы хоть кустарник, так нет, голая, можно сказать, скала. В общем, пока вызвали спасателей, пока те приехали, пока спустились и достали его, ему уже никто помочь не мог. Тоже, между прочим, молодой еще был, сорок с чем-то. И кого винить? Сказать: зачем, мол, фотографироваться пошли? Ну, а как же? У нас же это первое дело – привезти с юга, из Сочи, фотографии, показывать потом всю зиму родственникам, сослуживцам: вот мы в дендрарии, на фоне слоновых пальм, а вот в башне на горе Ахун, оттуда весь город видно, а это в парке «Ривьера», под цветущей магнолией… Или сказать: зачем полезли на гору? Так экзотика же! На ровном месте и в Москве можно сняться. В том-то и интерес, что на горе. Нет, как хотите, а главное тут – потеря бдительности. Приехал, расслабился и – пожалуйста! Правда, случай этот - с фотографированием над обрывом – совсем уж редкий, другого такого в Сочи и не припомнят. Чаще неприятные приключения происходят, конечно, на море. Приезжает, например, в санаторий мамаша с двумя мальчиками, одному лет 14, другому 9, то ли 8. Пока она вещи распаковывала и в номере обустраивалась, пацаны – бегом на море. А там как раз в этот день шторм. И небольшой, в общем, шторм, балла три, но лезть-то в него зачем? Нет, эти два дурачка московских полезли. Сначала, рассказывают, меньшего волной накрыло, а старший увидел и стал его вроде как спасать, и, видно, повисли друг на друге, ну и... И люди как будто были на берегу, сидели наверху, на скамейках, дышали, но никто внимания не обратил, дети ведь всегда у самой воды балуются – шторм-не шторм. Одна только женщина крикнула им, мол, не ходите, мальчики, там волны большие. А они ей: «Нам мама разрешила». Спрашивается, зачем же разрешать? Только приехали, 20 дней впереди, будет еще погода хорошая, нет, им не терпится, а мамаша от радости, что вырвалась, совсем голову потеряла, а может, она по жизни такая клуша. И много их, таких мамаш, между прочим. Сама лежит под зонтиком, кроссворды разгадывает или загорает, аж дымится вся (что женщинам после тридцати вообще-то вредно), а ребенок битый час из воды не вылезает, до полного посинения. И вот представьте себе, что потом с той мамашей было, когда она своих мальчиков не дождалась и пошла искать. Их волной же и вынесло, даже водолазы не понадобились, они близко от берега утонули. Такие вот печальные истории из курортной жизни рассказывали в тот день знающие люди (медицинский персонал санатория) отдыхающим, отпуская им процедуры подводного массажа, иглоукалывания и мониторного промывания кишечника. Благодаря этим поучительным историям, лечебные процедуры имели некоторый дополнительный эффект, так как отдыхающие выходили после них в глубокой задумчивости и какое-то время вели себя более или менее осмотрительно, во всяком случае, заглядывали себе под ноги, прежде чем куда-нибудь ступить.
3.
Я еще спала, когда зазвонил телефон, и в трубке возник искаженный всхлипами голос моей московской приятельницы Лёли. То, что я услышала, было настолько невероятно, что в первую минуту я засомневалась, Лёля ли это звонит, в своем ли она уме и вообще, не снится ли мне этот звонок. Но уже в следующую минуту я сказала: «Бегу!». И побежала. От нашего дома до военного санатория – всего ничего, надо только подняться в горку, миновать двухэтажный корпус городской больницы, прошмыгнуть незамеченной через проходную санатория «Заполярье», спуститься по его территории, похожей на парк, к морю, пройти в самый конец пляжа, там сбросить обувь и по воде обогнуть высокую металлическую решетку, отделяющую владения «Заполярья» от военного санатория. Теперь надо добежать уже по их пляжу до высокой, как маяк, башни лифта, в котором есть только две кнопки: «вверх» и «вниз» (мне, естественно, вверх), подняться, выйти и – оказаться лицом к лицу с монументальным ансамблем из трех, поставленных буквой П зданий сталинской постройки – с башенками, колоннами и массивными парадными дверями. Корпус №2 – это, если подниматься от моря, - слева, мне туда. Еще издали я заметила людей, сгрудившихся у входа. Двое из них показывали руками то вверх, на один из балконов с фигурной металлической решеткой, то вниз, на отцветающий уже розарий, и что-то объясняли остальным, молчаливо внимавшим. Судя по полотенцам на плечах и надувным кругам под мышками, люди эти двигались вообще-то на пляж, но задержались ненадолго у места ночного происшествия, чтобы своими глазами увидеть злополучный балкон и роковую клумбу. Я тоже подошла, постояла, прислушиваясь. О том, кто таков был этот нечаянно погибший, говорили не вполне определенно. То ли он из разведки, то ли из спецназа. Насчет звания тоже - то ли две у него звездочки было, то ли три. И вроде бы вот только что, прямо перед отпуском из «горячей точки» вернулся. Какой? Ну, ясно какой. Я отозвала одного из мужчин в сторонку и кое о чем его порасспросила, представившись знакомой того самого человека, что, в общем, соответствовало действительности. Хотя, если бы меня спросили, кем он на самом деле был и чем именно занимался, я бы не ответила. …Последний раз они были у нас в гостях позапрошлым летом. Весь вечер обнимались с Лёлей на нашем диване. Я еще подумала: «Вот сразу видно, что любит». Пил он в тот раз много и с какой-то поспешностью, как будто хотел быстрее захмелеть, и – то ли забыться, то ли отвязаться по полной программе. - Пошли гулять! Пошли к морю! – звал Саша, когда уполовинили вторую бутылку. - Какое море, ты посмотри на часы, десятый час! – отмахивались мы. Сочинцы ленивы и тяжелы на подъем. Нас и днем-то на море не затянешь, чего мы там не видели, лучше телик посмотреть. Я поймала себя на мысли, что ищу задним числом каких-то проявлений обреченности в тогдашнем Сашином поведении, но ничего такого не припоминалось. Обычное поведение человека, который целый год вкалывал и вот, наконец, дождался отпуска и уже прибыл на курорт, и даже уже сидит за столом с друзьями, которых сто лет не видел. Надо было пригласить их вчера к нам, - думала я, поднимаясь на третий этаж уже не бегом, а наоборот, медленно. - Поужинали бы, поболтали и, возможно, они остались бы у нас ночевать, и тогда ничего того, что случилось, не случилось бы. Ну, почему я этого не сделала? Подумаешь, муж в отъезде. Подумаешь, с дороги они устали. Вот ничего нельзя откладывать на потом, потому что потом может и не быть.
Лёля никуда в это утро не выходила, тем более – на балкон, она даже избегала смотреть в ту сторону, стараясь так присесть, поджав ноги, в кресле или прилечь бочком на широкой кровати, составленной из двух узких, чтобы быть к проклятому балкону спиной. Несколько раз она начинала собирать в чемодан вещи, но собрать не могла и бросала. В номере уже перебывало много чужих людей. Были два следователя, один из милиции, другой – из прокуратуры. Первый внимательно осмотрел номер, заглянул даже в ванную и в туалет, где обнаружил две пустые бутылки из-под водки, потом долго что-то изучал на балконе. Второй тем временем задавал Лёле какие-то вопросы, и она отвечала, совершенно не понимая, о чем ее спрашивают, и не слыша своих ответов. Приходил, в сопровождении дежурного врача, начальник санатория – приятный, обходительный человек с выражением сострадания на лице. Пока врач в очередной раз мерил Лёле давление, начальник, шумно вздыхая и с трудом подбирая слова, что-то говорил, должно быть, соболезновал, значение слов плохо до нее доходило. Звонили из приемного покоя, интересовались, когда она думает уезжать и какая еще нужна помощь. Гроб и все такое они берут на себя, ей надо только приготовить одежду, чтобы передать в морг. При словах «гроб» и «морг» Лёля забилась в истерике, так что пришлось звать сестру и колоть успокоительное. А тут еще я. - Лёля! - сказала я, заключая ее в объятья и ощущая исходящий от нее запах то ли крепких духов, то ли слабого спиртного, а может, того и другого вместе. – Бедная Лёля! Боже, какое несчастье! В первый момент она смотрела на меня отстраненно, будто не узнавая. Выглядела она не лучшим образом. На ней был синий джинсовый сарафан с пуговицами по всей длине, половина которых (снизу) была расстегнута и видны молочно-белые ноги, какие бывают только у вновь прибывших. Вокруг глаз размазана, как видно, с вечера не смытая тушь, волосы не убраны, лицо мокрое и красное. - Бедная, бедная Лёля!.. Бедный Саша! - Это ты … - сообразила наконец Лёля и, скривив лицо, как маленький ребенок, беззвучно заплакала. Она плакала долго, упиваясь слезами, я сидела рядом на кровати, гладила ее по дрожащей спине и ждала, когда она успокоится. В какой-то момент Лёля произвела глубокий судорожный всхлип и умолкла. Тогда я поднесла ей стакан холодной воды, мокрое полотенце – утереться, и сказала: - Ну, рассказывай. - Я не знаю, что рассказывать, - всхлипнула Лёля. – Весь ужас в том, что я ничего не помню. - Совсем? Она скривилась, готовая снова заплакать, но я не дала ей этого сделать, тряхнула довольно сильно за плечи и строго сказала: - Всё, всё. Не надо. Она испуганно посмотрела на меня и не стала плакать, только сморкалась и вздыхала. - Я, правда, не знаю, почему он это сделал. Тут уж я напряглась. Что она имеет в виду? Уж не хочет ли она сказать, что Саша сам… - Лёля, ты соображаешь, что говоришь? Она кивнула. - Я тебе одной скажу, только это между нами, хорошо? Он однажды уже делал это, то есть не так, а по-другому (она показала пальцем на потолок), правда, это давно было, в молодости, он мне сам рассказывал. На почве несчастной любви. Значит, действительно ничего не помнит, или просто не видела (спала, что ли?), вот и ищет теперь хоть какого-нибудь «разумного» объяснения. - Лёль, ну, что ты такое говоришь? Это же полная ерунда. - Почему? – спросила она обиженно, задержав очередной всхлип. - Потому что Саша не тот человек. В молодости, конечно, все могло быть. Но не сейчас. Так что не бери грех на душу, не придумывай. Лёля надулась и молчала. - Вот вы в Москве где живете? - На Юго-Западе, ты же знаешь. - Этаж какой, я не помню? - Четырнадцатый. - Видишь! А здесь – третий всего-навсего, с него прыгать – никакой гарантии. Так что нелогично. Уж проще было бы в море… Море-то под боком. Сказала, а сама подумала: это ведь никакой логике вообще-то не поддается, накатило внезапно – вот и вся логика. Но тогда должна же быть какая-то причина. - У него что, были неприятности по службе? Лёля пожала плечами. Откуда она знает! Он ей почти ничего не рассказывал. Но в последнее время нервничал, психовал, уставал сильно, поэтому и в отпуск так рвался, прямо дождаться не мог, так хотел расслабиться, отдохнуть от всего, от всех… - А вы вечером одни в номере были или к вам кто-то заходил? Лёля наморщила лоб, изо всех сил стараясь сообразить, был ли тут кто-нибудь еще. А ведь был, она только теперь вспомнила. Саша сказал, что этот человек из их управления и тоже отдыхает здесь, только в другом корпусе. Они уезжают завтра, то есть, получается, сегодня. Но он ушел, когда еще светло было, да, часов в семь, перед ужином… - А они пили? Выпили, конечно, он принес с собой, этот парень, и она с ними выпила, но немного, совсем немного, Саша сказал: давайте за начало нашего отпуска и чтобы, пока мы здесь, погода не портилась. - Ты точно помнишь, что этот человек ушел еще засветло? И больше не возвращался? Кстати, а почему у вас дверь ночью не заперта была изнутри? - Разве? - Ну да, к вам же вошли свободно – милиционер и кто там еще. Лёля пожала плечами. Должно быть, они с Сашей просто забыли запереть. - А вы, когда остались одни, - вкрадчивым голосом спросила я, - еще немного выпили, да? Выпили? Лёля задумалась. Нет, кажется, больше нет, хотя… может быть, еще только по одной. (Ага, по одной… А две бутылки в ванной?) - Но вы не ссорились случайно? Знаешь, как бывает: слово за слово. Не помнишь? Лёля покачала головой. Нет, они не ссорились, с чего бы им ссориться, они так ждали этого отпуска, так радовались, что будут вместе целых двадцать дней. В Москве же как? Рано ушел, поздно пришел, потом эти командировки, она так их боялась… Тут она опять залилась слезами, так что пришлось мне на время отступить. Я уже не рада была, что затеяла весь этот разговор, стало так жалко ее, бедную, напуганную, плохо соображающую, накапала ей капель в чайную чашку, уложила и укрыла одеялом. - Ты поспи немного, а я посижу с тобой. Но уснуть не дали. Пришли какие-то люди, сказали, что Сашины сослуживцы, спросили, не надо ли чем помочь, и среди них мелькнул, как показалось Лёле, тот, что вчера был (значит, не уехал еще). Он смотрел на Лёлю молча, удивленно, во все глаза, как будто хотел о чем-то спросить, но не спросил, потоптался и ушел. - Что ж ты мне не сказала, что это тот? Я бы с ним поговорила. - Он тут ни при чем. - Ладно, попробуй уснуть. Она натянула одеяло на голову и затихла. Я вышла на балкон. Отсюда хорошо было видно море, и в другое время я бы с удовольствием им полюбовалась (из окон моего дома видны только горы). Но сейчас лишь мельком взглянула на слепящую водную гладь и занялась разглядыванием обстановки на самом балконе. Слева от выхода, у стены стояла раскладушка со смятой постелью, на полу под ней – пепельница с одним окурком и мужские тапочки. Вдоль перил, на их же уровне, не выше, натянута тонкая веревка для сушки купальников, не сразу заметная. Во мне вдруг проснулся азарт мелкого сыщика. Взгляд мой уперся в раскладушку. Все дело в ней, конечно. Не окажись здесь эта чертова раскладушка, ничего бы не случилось, потому что тогда Саша лег бы спать в комнате, на нормальной кровати и даже, если встал бы ночью покурить… Стоп. Встал покурить. И что? Сел верхом на перила? Зачем? Во-первых, неудобно, а во-вторых, где же в таком случае сигарета, где окурок? Внизу, на клумбе его нет, это я от мужиков знаю, осматривавших место происшествия. Но вот же он, лежит себе спокойно в пепельнице под раскладушкой, значит, курил Саша лежа (для этого-то удовольствия – курить лежа – он и запросил себе раскладушку на балкон) и докурил до конца, загасил. Тогда зачем же он вставал? Или он вообще не ложился? Нет, судя по окурку в пепельнице, ложился, иначе, если бы стоя курил, выбросил бы окурок на клумбу, так все мужики делают. Значит, они с Лёлей выпили, он покурил, и они легли спать, она – в комнате, он – на раскладушке. Нет, не так. Мужики внизу сказали, что когда ночью вошли сюда, Лёля спала здесь, на балконе. Ерунда какая-то получается. Две кровати в комнате стоят пустые, а они вдвоем на раскладушке? Она не должна была здесь укладываться. Да, ну и что? Не должна, а захотела лечь с ним и легла, ничего особенного, вряд ли он возражал, они оба маленькие, худенькие, вполне могли поместиться. Значит, они легли на раскладушку вместе, или сначала он лег, покурил, а потом она к нему пришла и тоже прилегла. И что дальше? - Лёля, - сказала я, заглядывая в комнату. – Ты где обычно спишь, у стенки или с краю? Лёля лежала и смотрела в потолок. - Он у стенки, а я с краю. Я так и думала. - А этой ночью ты где спала, на балконе или в комнате? Зачем я спрашиваю, ведь знаю уже, что на балконе. - В комнате, - сказала Лёля. – На этой кровати. Бедная Лёля, совсем ничего не помнит. - А дома вы на чем спите? - На диван-кровати, - сказала она и всхлипнула. - А вот скажи, когда Саша дома ночью вставал, он как… перелезал через тебя или, знаешь, как некоторые делают: встал на ноги и - тюх, тюх по постели, а в торце дивана сошел на пол, нет? Лёля пожала плечами. - Может быть… Я вернулась на балкон и снова уставилась на раскладушку. Торцом она упиралась в перила балкона. Это, если на полу стоять, то перила доходят мне (значит, и Саше) до пояса, а если встать ногами на раскладушку, тем более, что она немного проваливается, тем более, что тебя слегка покачивает… Да еще эта веревка вдоль перил, запросто можно в ней запутаться ногами. Тем более в темноте. Я попыталась представить, как все могло быть. Вот он встает ночью, чтобы выйти, допустим, в туалет, пили все-таки. А сам-то еще не усвоил (они же первую ночь в санатории), что они уже не дома, что это не диван-кровать, и не стул какой-нибудь в торце, через который можно перелезть, а перила балкона, натыкается на них и… Тут я почувствовала, что кто-то стоит у меня за спиной, и обернулась. В дверях стоял молодой человек в белом халате с тонометром, пришел измерить Лёле давление, а она, кажется, задремала, наконец. - Пытаетесь провести собственное расследование? – спросил он чуть насмешливо. - Пытаюсь понять. - Что тут понимать, - вздохнул он. – Несчастный случай. - Да, конечно, следователь тоже так сказал. Но… вам не кажется странным, что несчастные случаи никто не расследует? Убийства расследуют, самоубийства тоже расследуют: кто довел, почему? А когда несчастный случай - сразу все успокаиваются, мол, ничего не поделаешь, судьба! Доктор оглянулся на Лёлю. - Давайте выйдем, пусть она отдохнет. На цыпочках мы вышли в коридор. Там было прохладнее, чем в номере, окна выходили на противоположную от моря сторону, в тенистый парк. Мы присели на диванчик у окна, и он спросил: - А вы не согласны, что – судьба? - Может, и согласна. Но я хочу понять, как именно она это проделала. - А что это меняет? Человека-то не вернешь. - Когда понимаешь, - легче. Неизвестность усугубляет. - Ну, и что вы там поняли? – он кивнул на дверь 22-го номера. Я изложила ему свою версию. Он выслушал молча и вдруг сказал: - Знаете, я ведь говорил с ним вчера, когда санаторную книжку ему выписывал. Я охнула и даже за рукав его схватила. - Он вам что-нибудь сказал? - Сказал, что очень устал и хочет денек-другой просто отдохнуть, отоспаться, безо всяких процедур. Многие так говорят. Приезжают – вымотанные, измочаленные, ничего не хотят, только спать. Синдром хронической усталости, слышали? Я кивнула. - Для людей, постоянно находящихся в экстремальных ситуациях, а у нас чуть ли не весь контингент такой, - это обычное состояние. Но, знаете, что интересно? Некоторые это состояние переносят даже лучше, чем состояние покоя, отдыха. - Да? А почему? - Там – все напряжено, сосредоточено, отмобилизовано. Тут – напротив – все расслабляется, все тормоза отпущены, и иногда организм не выдерживает именно этого – отсутствия привычных нагрузок. Отдых на курорте, да еще таком, как наш, – это, я вам скажу, ситуация по-своему экстремальная. - Но ведь здесь все эмоции вроде как положительные. - Организму, если он находится в состоянии той самой хронической усталости, это без разницы. Инфаркт ведь и от радости случается. - Ну, и что это объясняет в нашем несчастном случае? Он вздохнул и пожал плечами. - Может, и ничего, а может, кое-что. Говорят, он был довольно ценным специалистом по своей линии. А тут - такая неосмотрительность. Кстати, вам разве не сказали, что он упал не вниз головой, а на спину? - На спину? – удивилась я. – И что это значит? - Ну, это значит, что он стоял или сидел, я не знаю, спиной к перилам, может быть, на перилах, и так упал. То ли потерял равновесие, то ли… его толкнули. Если он действительно сидел на перилах (что с его стороны довольно безрассудно), то самого легкого толчка хватило бы. Преподнесенная доктором информация плохо вписывалась в придуманную мною версию. Да и черт с ней, с версией! Но кто это мог толкнуть Сашу? Да и с чего бы он взгромождался верхом на перила? Нет, что-то опять не так. Теперь я уже окончательно ничего не понимаю. - Знаете, что я вам скажу? – посоветовал доктор. -Не мучьте себя этим. Бывают смерти, о которых не дано узнать, как они произошли. И гадать не надо. - Как вы думаете, могу я сходить на море? – Лёля стояла в дверях и смотрела на нас виновато и жалобно. – Я ведь теперь не скоро его увижу, море, может, вообще больше не увижу. - Конечно, - сказал доктор. – Только, пожалуйста, не одна. Уже темнеет. Мы спустились вниз, сменившаяся дежурная в вестибюле проводила нас равнодушным взглядом. Внизу остро пахло розами и хвоей – от сосен, окружающих со всех сторон санаторные корпуса. Было тихо, тепло, безлюдно, как будто ничего не случилось. Мы обогнули фонтан, прошли по кипарисовой аллее к лифту, съехали в дребезжащей металлической коробке вниз, под горку, спустились по широкой лестнице с каменными фигурками морских коньков по бокам на санаторную набережную и тут увидели, что у моря полно народу. Люди сидели на скамейках и на деревянных лежаках, бродили у самой кромки воды, что-то подбирая, наверно, ракушки. Мы нашли пустую скамейку в конце пляжа и сели. - Он так хотел поплавать, – сказала Лёля, – но оказалось, мы плавки дома забыли, собирались купить сегодня новые… На море уже легла лунная дорожка, и какая-то пара плескалась в воде, стараясь в нее попасть. Я молчала. Одна мысль не давала мне покоя: как это у него получилось упасть на спину?
Утром санаторная машина отвезла нас в аэропорт. Лёля была тихая и спокойная, какая-то заторможенная. Я проводила ее до выхода и сказала: - Держись. Она кивнула. Гроб, зашитый в большой ящик из свежеоструганных досок, погрузили в самолет отдельно, она не видела, как. В тот же день начальник санатория издал распоряжение, которым запретил отдыхающим спать на балконах. Но они, насколько мне известно, все равно спали. Лето в тот год было душное.
|
|