5. Великий немой

   Удивительные дела происходят в нашем государстве. Дума выразила недоверие правительству. И сразу, забыв обо всем на свете, в политических верхах бросились обсуждать ситуацию так, будто до того никто и не подозревал, что правительство никуда не годится, будто и знать не знали, что оно с чем-то не справляется, что-то не так делает. Будто и не существует в природе такой субстанции, как народ, который о том же самом говорит, нет, криком кричит уже который год.
   Если собрать вместе требования, резолюции, петиции всех митингов, демонстраций, сходов, съездов, забастовок, пикетов, голодовок, перманентно происходящих по всей России, если присовокупить к ним подписи более 3 миллионов россиян, собранные за досрочные выборы президента, да прибавить сюда всех тех, кто на федеральных выборах 1993-го и местных выборах 1994-95 годов высказался против кандидатов от «реформаторских сил», если сложить вместе все письма и телеграммы, пришедшие за эти годы в оппозиционные издания, если, наконец, просто пройти по улицам российских городов и сел и послушать, что говорит народ, - в этом мощном, многомиллионном  хоре бессчетное число раз повторятся те же самые слова: «Правительство – в отставку!».
   Но этот гул людской, этот стон, стоящий над всей Россией, словно никто не слышит, не желает слышать. Само правительство первое и не желает. Вот не решение 241 депутата сразу отреагировали: забегали, засуетились, стали вычислять и подсчитывать, как бы сделать так, чтобы решение это нежелательное перечеркнуть, обойти, отменить. А то, что народ того же давно требует, - это им без разницы. Решение Думы может  (хотя бы теоретически) иметь какие-то юридические последствия, стенания народа никаких последствий в нашем государстве не имеют. Значит, для правительства и президента важна формальность, а не суть. И выход они ищут в том, как обойти формальность, а не в том, чтобы изменить положение вещей.
   Вот в этом – в игнорировании воли народа – заключается самая большая трагедия наших дней. Ветви власти в конце концов могут договориться друг с другом, власть и народ остаются друг от друга бесконечно далеки, и пропасть между ними становится все глубже и глубже. Власть, освободившая себя от всех форм общественного контроля, становится все самодержавнее, народ низведен до положения бесправной и безмолвной человеческой массы. На пятом году демреформ, на одиннадцатом году с начала перестройки, народ, ради которого она якобы и была затеяна и которому обещаны были свобода, раскрепощение, подлинное народовластие, индивидуальное обогащение и вхождение всей нацией в цивилизованный мир, превращен в никчемный придаток авторитарного правления, влачащий жалкое существование.
   Когда снова и снова думаешь об этом, только один вопрос не дает покоя: почему наш народ допустил все это, почему позволил совершить над собой такое насилие? Чтобы разобраться в этом феномене, надо вернуться на 10 лет назад и вспомнить, что представляло собой наше общество к началу перестройки.

Что имеем – не храним, потерявши – плачем

   Итак, советское общество середины 80-х…
   Все еще живы. Никто не собирается погибать в Карабахе, Приднестровье, Абхазии, Таджикистане… Цветущая земля! Мальчики, которые будут стрелять друг в друга в Чечне, еще ходят в первый класс.
   У всех еще есть кров. Никто не помышляет бежать в чужие края из Сумгаита, Ферганы, Сухуми, Грозного… Тихие, благополучные города. Девочки, которым суждено стать вдовами, еще играют в куклы.
   У всех еще есть работа. 15 – го  – аванс, 30 – го получка. За тунеядство (забытое слово) еще привлекают к ответственности. Квалифицированный рабочий – металлург, ткачиха- многостаночница, ученый-атомщик  еще не знают, что скоро им придется идти на улицу – торговать импортным тряпьем и жвачкой.
   Настрой у всех на спокойную размерную жизнь.
   «Отсутствует эксплуатация человека человеком», нет деления на богачей и бедняков, на миллионеров и нищих, все нации равны, все люди обеспечены работой, бесплатное среднее и высшее образование, медицинское обслуживание, обеспеченная старость. Таково воплощение социальной справедливости при социализме».
   Кем это говорилось, когда? Представьте себе: совсем недавно, в 1987 году, хорошо знакомым нам человеком – Михаилом Горбачевым.
   Но ни он сам, ни общество по- настоящему не ценило в тот момент этих социальных завоеваний, считало их само собой разумеющимися, раз и навсегда данными. Правильные эти слова и произносились, и воспринимались всего лишь как идеологическое клише, надоевшая банальность.
   Советское общество середины 80-х было слишком благополучным, чтобы предвидеть, предполагать какую-либо угрозу своему благополучию. И вот это общество оказывается перед необходимостью кардинальных перемен. Нельзя сказать, что оно само их выстрадало и само поднялось, требуя этих перемен. Никаких общественных волнений и эти годы в СССР не наблюдалось. Перемены были предложены, даже навязаны обществу сверху – новым руководством, искавшим удовлетворения своих непомерных политических амбиций. Если помните, сам Горбачев называл тогда перестройку «революцией сверху», и первые год-два ушли у него на то, чтобы убедить общество в необходимости этой «революции», ибо само оно не вполне ощущало, зачем она нужна.
   Но нет ли здесь противоречия? Если бы советское общество, только что вышедшее из долгой брежневской эпохи, было таким уж благополучным, разве оно поддержало бы перестройку с тем энтузиазмом и воодушевлением, которые все мы хорошо помним?
   «Сейчас каждая ваша инициатива воодушевляет меня, всех честных людей, потому что эти инициативы созвучны нашим сердцам, нашим заботам… Народ ликует и готов идти на самопожертвование ради достижения тех целей, к которым зовете вы…»
   «…Огромная масса простых людей целиком за вас, они вас любят и болеют за вас».
   Все это было. И письма такие слали Горбачеву, и на широко практиковавшихся тогда встречах с народом обязательно находилась какая-нибудь простая женщина, заверявшая его: «Мы вас поддерживаем, Михаил Сергеевич! Здоровья вам!»
   У советского народа были причины для недовольства. И все недостатки, о которых Горбачев заговорил с первых же дней своего правления, конечно, существовали. Весь вопрос в глубине преобразований. Одно дело – исправление этих самых недостатков, освобождение от всех, как тогда говорили, деформаций, наслоений и искажений социализма. Совсем  другое – разрушение самих снов, принципов общественного устройства. В первом случае общественные ожидания связывались с быстрым улучшением всей жизни, во втором – общество должно было быть готово к серьезному ее ухудшению, к большим жертвам. Совершенно очевидно, что, вступая в перестройку и искренне поддерживая Горбачева, народ рассчитывал на первый вариант и даже не догадывался о вероятности второго.        
   В сущности, предложенная Горбачевым перспектива заменила собой в общественном сознании утратившую популярность перспективу наступления коммунизма. В середине 80-х советское общество отнюдь не было таким идеологизированным, как в пятидесятые – начале шестидесятых годов, когда еще возможным было обещать его построение к 1980 году. Даже те, кто состоял и работал в КПСС, в эти годы уже вовсе не относились к этим обещаниям как к реальной программе.
   В то же время само понятие «коммунизм» продолжало играть роль некоего общественного идеала, ориентира, цели, к которой надо было бесконечно стремиться. (Было даже такое выражение: «Советский народ – вечный строитель коммунизма»). Другими словами, реальный смысл имела не конечная цель – недостижимая в обозримом будущем, а сам процесс.
   Недавно, листая старую энциклопедию, я наткнулась на текст всем известного «Морального кодекса строителя коммунизма» (1961 г.) и немало подивилась тому, какие актуальные для нашей сегодняшней жизни вещи в нем прописаны. Надеюсь, читателя не утомит цитата, а вспомнить будет полезно.
   «… Любовь к социалистической Родине, добросовестный труд на благо общества; забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния; высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов; коллективизм и товарищеская взаимопомощь; гуманные отношения и взаимное уважение между людьми; честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни; взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей; непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству; дружба и братство всех народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни, братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами».       
   Это – дословный и полный текст. Сугубо идеологизированным был в нем только один пункт, который и приведу поэтому отдельно: «преданность делу коммунизма.., непримиримость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов». Все остальное – хоть сегодня включай в Договор об общественном согласии.
   Но, повторю, всего этого общество тогда не ценило, не осознавало, с подачи Горбачева зациклилось на недостатках и, в общем-то, легко поддалось на замену привычных, но порядком одряхлевших идеалов на новые – не вполне понятные, но такие заманчивые. Новое всегда будоражит, кажется привлекательнее, лучше старого – так уж люди устроены. Но ответственность лежит все-таки на тех, кто повел за собой  народ, увлек перспективой перестройки. Ни в 85-м, ни позже не говорилось об отказе от социализма, о смене общественного строя,  о переходе к капитализму. Даже гайдаровское правительство 1992 года умудрилось сделать это втихаря, не называя вещи своими именами.
   А представьте себе такую картину. В апреле 1985 года М. Горбачев выходит на трибуну пленума ЦК и заявляет примерно следующее: «Дорогие товарищи! Мы начинаем перестройку в нашей стране. В результате этой перестройки через шесть с половиной лет СССР перестанет существовать как государство (шум в зале), повсюду в национальных республиках будут происходить вооруженные конфликты и войны, в которых погибнут многие тысячи наших соотечественников (ропот, выкрики: «Что он говорит?!»), цены на продукты, товары и услуги вырастут в несколько тысяч раз (смех в зале, захлопывание), появится много нищих, безработных, беженцев, зато 1 процент населения неимоверно разбогатеет, все предприятия перейдут в частные руки новых русских миллионеров (сплошной гул в зале), на улицах бандиты и террористы будут расстреливать граждан, в том числе женщин и детей (в зале появляются санитары с носилками). Как, товарищи, начнем перестройку?» (Эти слова тонут в возмущенном гуле голосов, выкриках: «Позор!»).
   После такой речи Михаила Сергеевича отвезли бы в сумасшедший дом, пленум посчитали бы несостоявшимся, и народ о нем даже не узнал бы, как в случаях неудавшегося запуска космического корабля. Представить подобное невозможно даже сегодня, когда мы знаем, что именно так все впоследствии и случилось.
   Итак, отвечая на вопрос, почему общество допустило все это, надо констатировать главный факт: оно было жестоко обмануто.

Народ не безмолвствовал

   Но пойдем дальше. Если по поводу первых лет перестройки можно говорить о том, что народ чего-то не понял, недооценил, был введен в заблуждение, то уже в 1987 – 1988 годах стало проясняться, что к чему. Угроза общественному благополучию вырисовывалась все отчетливее, чем дальше, тем все определеннее проявлялся антинародный характер нового политического курса. Почему же и тогда, когда все еще можно было изменить, поправить, общество не сделало этого?
   Пушкинское «народ безмолвствует» стало крылатым выражением наших дней, обозначением политического поведения общества во весь период реформ конца 80-х – начала 90-х годов. Но справедлива ли эта оценка? Так ли уж и вправду безмолвствовал и продолжает безмолвствовать наш народ или кому-то очень выгодно раз и навсегда отвести ему эту роль молчаливого страстотерпца? Давайте разберемся.
   Уже в 1987 – 1988 годах повсюду можно было слышать резкие высказывания в адрес Горбачева и ЦК, причем не только в магазинах или в общественном транспорте, но и на собраниях в трудовых коллективах, партийных пленумах – от райкома до ЦК. Однако реальных возможностей выразить свою волю, повлиять на ход событий у народа было немного.
   Если бы в эти годы был созван внеочередной съезд КПСС, Горбачева скорее всего больше не избрали бы генеральным секретарем, на этом все могло бы и кончиться. Требования о созыве такого съезда выдвигались многими партийными организациями, но были проигнорированы, так как Горбачев хорошо понимал, чем ему это грозит. Вместо съезда в 1988 году была созвана Всесоюзная партконференция, не имевшая полномочий проводить выборы нового состава ЦК и генсека.
   Если бы в 1990 году выборы президента СССР проводились всенародно, Горбачев и подавно не был бы избран на этот пост, его наверняка «прокатили» бы с большим треском, а выбрали бы, например, Н. Рыжкова – и в этом случае все могло бы пойти по-другому. Это Горбачев тоже хорошо понимал, а потому буквально «выкручивал руки» Центральному Комитету, Съезду народных депутатов СССР, добиваясь от них решения об избрании первого президента (вроде как в порядке исключения)  здесь же,  на Съезде.
   Таким образом, как минимум двух возможностей высказать свое отношение к перестройке наш народ был лишен.
   Сам Горбачев говорил: «Если мы столкнемся с проявлениями законного недовольства или протеста, то будем серьезно разбираться прежде всего в причинах таких явлений». Столкнулись. Но отреагировали совсем по-другому: любого, кто решался критиковать, ставить под сомнение правильность курса, тут же записывали в «противники перестройки», «консерваторы» и т.п. Уже тогда было положено начало расколу в партии и в обществе и разрыву между властью и народом.
   Выразить свою волю законным путем, с помощью выборов народ вплоть до 1989-1990 годов не мог. Стихийные же формы сопротивления – как митинги, демонстрации, забастовки – на  том этапе еще не вошли в наш политический обиход. Мы ведь жили, по сути, в бесклассовом обществе (тут я полностью согласна с С. Кара-Мурзой, который пишет, что деление на рабочих, крестьян и интеллигенцию носило в советском обществе уже не классовый, а чисто профессиональный характер). Традиций и опыта классовой борьбы, борьбы трудящихся за свои права, сопротивления властям у нас не было. Как не было и оппозиции, которая возглавила бы эту борьбу. Партия не могла организовать народ против самой себя, хотя в ней и не было единства в оценке происходящего. Средства массовой информации, призванные быть рупором масс, выступали в большинстве своем рупором властей.
   Таким образом, отношение народа к перестройке, в корне изменившееся после первых же двух лет, не находило несмотря на уже провозглашенную гласность, какого-либо выхода, всячески искажалось и замалчивалось. Так власть сама толкала общество к стихийным выступлениям.
   Первые такие выступления произошли, как известно, в союзных республиках. Принято считать, что в основе их был «вирус национализма», но с него ли в действительности все начиналось или же он был вовремя подброшен в уже забурлившую – по другим, скажем, социально-экономическим или политическим причинам – народную массу?
   Вспомните одно из самых первых по времени таких выступлений – в  декабре 1986 года в Алма-Ате. У него была совершенно конкретная причина: смена республиканского лидера, когда вместо Д. Кунаева, правившего Казахстаном на протяжении двадцати двух дет, был прислан человек Горбачева – Г. Колбин. Это был не единичный и не случайный эпизод.
   Перетряска кадров велась повсеместно, после 1985 года были постепенно заменены практически все «первые лица» республик, что стало большим потрясением для национальных элит с их традициями клановости. Одного этого было достаточно, чтобы подтолкнуть их к провоцированию массовых выступлений населения. Но были и другие причины. Не будем забывать, что к началу перестройки в большинстве союзных республик был уже достигнут довольно высокий уровень жизни, который вскоре стал стремительно падать, что не могло не вызвать недовольства населения этих республик политикой союзного Центра. Стоило только поднести «спичку»… Такой «спичкой» и стала идея национального обособления. Уже забытые за годы советской власти националистические настроения были умело разогреты на огне недовольства республиканских «верхов и низов» действиями Москвы.
   Когда сегодня жители Украины, Армении или Казахстана говорят, что они жалеют о Советском Союзе, что раньше они не испытывали никакой вражды к людям другой национальности, что им было хорошо, когда мы были вместе, - это все правда. Людей столкнули лбами политики. Но стоило пролиться первой крови, как из глубин народного сознания поднялись самые темные, самые опасные инстинкты, управлять которыми никто еще не научился.
   В России население всколыхнулось в 1989 – 1990 годах, во время первых альтернативных выборов народных депутатов СССР и  РСФСР. Фактически впервые с начала перестройки народу была предоставлена законная возможность выразить свою волю. Однако верхушка КПСС обезопасила себя – провела в состав депутатов «красную сотню» (в числе которой были Горбачев и все политбюро), минуя всенародные выборы. Зато в округах были избраны как раз те, кто громче критиковал КПСС, Горбачева, кто в ходе предвыборной борьбы даже объявлял о своем выходе из партии. Правящая партия морально проиграла те выборы только что вышедшей тогда на политическую арену оппозиции, присвоившей себе наименование демократической. И это означало лишь одно: народ не верит больше Горбачеву и не согласен с проводимым  им курсом перестройки. Если бы к этому времени оформилась оппозиция в самой КПСС, если бы отвернувшийся от Горбачева народ встретили и приняли в свои объятия не демократы, а патриоты – воля его, возможно, была бы реализована более точно. Но за отсутствием на тот момент патриотической оппозиции народ отдал голоса той единственной альтернативной силе, которая была в наличии, -   демократам, и … ошибся в них еще более жестоко, чем в Горбачеве.
   То же самое произошло и на выборах 12 июня 1991 года, которые принято считать триумфальной победой  Ельцина, но которые на самом деле были скорее  окончательным поражением Горбачева и всей его политики. Не имея возможности напрямую выразить свое к нему отношение, народ выразил его косвенно – отдав голоса демонстративно проявившему себя его противнику. В июне 1991-го народ еще не знал, да и не мог знать Ельцина, в общественном сознании он был лишь оппонентом Горбачева и мог казаться «защитником народа» (достаточно вспомнить его предвыборную программу). Голосуя на него, люди наивно надеялись, что процесс перестройки, уже катившейся на всех парах под откос, будет приостановлен, что окончательного развала не произойдет. К несчастью, снова ошибся. И это была, быть может, самая трагическая ошибка.
   Сколько раз в прошедшие с тех пор четыре года приходилось слышать от самых разных людей горькие раскаяния в том, что они поверили Ельцину, проголосовали за него. Но и понять этих людей несложно: никогда прежде они не сталкивались так близко с большой политикой, никогда еще от них лично не зависела в такой степени судьба страны, они не были искушены в хитростях предвыборной борьбы, политических интригах, не знали всего, что творилось за кулисами тогдашней политики. Наш народ был до обидного наивен и доверчив. За что и поплатился.
   Но дело, конечно, не только в политической наивности народа. Даже в тех случаях, когда он высказывал свою волю с достаточной ответственностью, как это было, например, на референдуме 17 марта 1991 года о судьбе Союза, те же Горбачев, Ельцин и другие все равно находили способ ее игнорировать. На референдуме 25 апреля 1993 года о доверии президенту России «да» сказала лишь треть избирателей (еще треть сказала «нет» и треть отказалась участвовать в голосовании). Сегодня мы уже много наслышаны о «точности» подсчета голосов при демократах, но – дело прошлое – примем все так, как было тогда объявлено. Разве двух третьих населения, не давших своей поддержки президенту, было недостаточно для того, чтобы хотя бы скорректировать проводимую им политику, если, конечно, она ведется честно, в интересах народа? Увы, никакой корректировки не последовало, наоборот, шестерни реформ закрутились ещё быстрее.
   Наконец, выборы в Федеральное собрание в декабре 1993 года были уже явно проиграны демократами, но, как и в предыдущих случаях, никакого влияния на политический процесс это не оказало.
   Строго говоря, ни одно из проводившихся после 1985 года всенародных голосований в действительности  не принесло одобрения ни проводившемуся на тот момент курсу, ни находившимся на тот момент у власти политикам. При этом тенденция прослеживается четкая: каждые следующие выборы (референдумы) дают все более негативный для властей результат. (Оттого так боятся они декабрьских выборов 1995-го  и июньских 1996-го). А ведь мы не говорим здесь о выборах и референдумах на Украине, в Крыму, в Белоруссии и других частях СНГ, хотя вполне логично присовокупить к общей картине  и их результаты, разве там живет и голосует не бывший советский народ?
   Нет, народ не безмолвствовал все эти  годы. Он ясно и достаточно последовательно выражал свою волю, ошибался и сам же себя поправлял. После 1991 года становятся регулярными экономические и политические выступления масс по всей России – это забастовки шахтеров, представителей других профессий, вплоть до учителей, научных работников; это многотысячные акции протеста крестьян; это печально знаменитое шествие москвичей 1 мая 1993–го и мощный очаг сопротивления у «Белого дома» в октябре того же года; это небывалая по численности акция профсоюзов, прокатившаяся в апреле 1995-го по всей России; Всероссийский сельский сход; наконец, грандиозное шествие ветеранов и оппозиции в Москве в день 50–летия Победы…
   Если официальное волеизъявление народа просто игнорируется, то на стихийные выступления власти  реагируют дубинками, слезоточивым газом, снайперскими винтовками и танками. До сих пор трудно поверить, что все это стало возможным в нашей стране, с нашим народом. Силовое подавление массовых народных выступлений плюс ложная интерпретация их в средствах массовой информации  в определенной степени сделали свое дело: многие люди боятся и дубинок, и пуль, и просто преследований, например потери рабочего места. И правильно делают, конечно. Если бы не это естественное чувство самосохранения, акции протеста были бы еще более массовыми. Но то, что и  остановить их совсем властям еще ни разу не удавалось, - тоже факт.
   В целом реакция на законное волеизъявление и стихийные выступления народа обнажает слабость режима, его полную неспособность отвечать запросам  и  интересам населения. Забастовщиков обычно обманывают, тянут время, что-то обещают, но не выполняют, истинную численность оппозиционных акций стараются скрыть, занизить число участников, их изображают в СМИ, особенно на ТВ, чуть ли не дебилами, не смущаясь тем, что речь идет о собственном народе.
   Во всем этом наглядно проявляется антинародный, антигуманный и антидемократический характер режима.

Август и октябрь

   В череде акций противостояния последних  лет было два момента, в которых сконцентрировалось наиболее мощное, организованное сопротивление проводимому после 1995 года курсу и которые могли стать поворотными в нашей истории, но не стали. Не в последнюю очередь это произошло потому, что организаторы их не получили необходимой, достаточно массовой  поддержки народа. Речь идет об августе 1991-го и октябре 1993 года.
   По поводу того и другого события написано уже так много, что говорить, кажется, и не о чем. И все же исследователи этих событий основное внимание концентрировали на замыслах и действиях причастных к ним политиков, интригах в верхнем эшелоне власти. В то же время отношение к этим событиям народа до сих пор остается недостаточно проясненным.
    Не претендуя  на восполнение этого пробела, скажу лишь о личных наблюдениях и впечатлениях, вынесенных из тех дней. 
    Все, с кем пришлось общаться 19 августа 1991 года, реагировали на явление ГКЧП примерно одинаково: наконец-то! Это относилось к двух вещам – Горбачеву (наконец-то его сбросили) и состоянию дел в стране (наконец-то начнут наводить порядок). В течение того первого дня во многих трудовых коллективах успели провести собрания и митинги, на которых высказывалась однозначная поддержка мер, принятых советским руководством. Меньше всего при этом люди задумывались над тем, насколько эти меры легитимны, насколько они соответствуют Конституции и т.д. Главное, они вполне соответствовали настроениям, преобладавшим на тот момент в обществе: все хотели, чтобы ушел Горбачев, и все хотели прекращения хаоса в государстве.
   Дальнейшие события внесли смятение и растерянность в сознании людей. Аресты руководителей страны, самоубийство Б. Пуго, смещение с постов высоких должностных лиц в Москве и в провинции, в том числе тех, кто вообще не имел никакого отношения к ГКЧП, возбуждение сотен уголовных дел по давным-давно не применявшейся у нас статье «Измена Родине», публичные разборки, кто где был и что делал 19 августа, - все это ввергло  общество в крайне подавленное состояние, парализовало волю. Люди замолчали и прикусили языки. Помню испуганные голоса в телефонной трубке: ты там не пиши, что я поддерживал; ты меня не упоминай, пожалуйста, и т. д. Писать было некуда – нашу газету закрыли, как и все другие, от которых можно было  ожидать «неправильных» оценок происшедшего. Зато Центральное телевидение, где уже 21 августа произошла смена руководства, с этого дня стало отражать только одну точку зрения на вопрос о ГКЧП – российского руководства; началась беспрецедентная обработка общественного мнения.
   Все произошло слишком быстро, народ даже опомниться не успел. Сыграло свою роль и то обстоятельство, что Ельцин, избранный президентом всего за два месяца до путча, еще был в зените своей популярности (отрезвление и разочарование наступили позже), а престиж КПСС, с которой была напрямую связана попытка переворота, напротив, находился уже в своей нижней точке. Быть может, поэтому общественное мнение на тот момент как бы смирилось с предложенной трактовкой событий, тем более что тогда в Москве  впервые пролилась кровь, а российское руководство сумело «выжать» из этой трагедии максимум политической пользы для себя.
   Оглядываясь сегодня на те, далекие уже события трех августовских дней, я думаю, что имела место грандиозная фальсификация истинного отношения народа к происшедшему. Первым, непроизвольным его порывом была все-таки поддержка действий ГКЧП, и в первую очередь – отстранения Горбачева, за которым ожидалось кардинальное изменение всего политического курса. Следующий акт этой драмы заставил многих занять позицию «Я вне политики» - чтобы  и правды не говорить, и не лгать. Впоследствии, когда страсти уже улеглись, когда процесс над гэкачепистами лопнул  и более или менее прояснилась истинная роль в тех событиях и Горбачева, и Ельцина, и всех остальных, в общественном сознании закрепилось стойкое представление о том, что народ в очередной раз надули, что был разыгран политический спектакль с целью перехватить власть у союзного центра, а к гэкачепистам у многих осталось до сего дня лишь одна претензия : что не смогли довести дело до конца.
   В октябре 1993 года ситуация была уже принципиально иная. Верховный Совет России, в отличие от ГКЧП, не устраивал тайного и внезапного заговора, а открыто, на протяжении длительного времени, боролся с противостоящей ему исполнительной властью. Во многом это обстоятельство, а главное – уже назревшее к тому времени недовольство народа результатами реформ обеспечило ВС ощутимую общественную поддержку. Разбитый у стен Дома Советов лагерь оппозиции, массовые акции протеста  на улицах Москвы, небывалое по численности шествие от Октябрьской площади к Красной Пресне, менее крупные, но все же  имевшие место акции в поддержку ВС в провинции – все это разительно отличало октябрьские события от августовских, когда никто не вышел на улицы в поддержку ГКЧП.
   К этому времени политический кризис а России перестал быть проблемой одних только «верхов», следствием «дворцовых интриг» и борьбы за власть. Речь шла о вступлении в борьбу за свои права самого народа, о готовности защищать и отстаивать свои интересы не только на выборах, но и в уличных схватках. То, что мятеж депутатов и оппозиции был тогда жестоко подавлен, свидетельствовало, в свою очередь, об окончательном разрыве между властью и народом, а также о том, что силы народа и власти на этот момент неравны. Народ не смог противопоставить силе танков иную, более значительную силу – свое единство, массовость, организованность.
   Большинство населения наблюдало за схваткой  у «Белого дома» молча, сидя у своих телевизоров, и увиденное – при всей его неправдоподобной дикости – не побудило это пассивное большинство каким-либо образом выразить свой протест властям, хотя естественное  человеческое сочувствие к осажденным испытывали многие. Одни плакали, глядя на экран, другие ругались, третьи плевались, но дать понять властям, что они не желают подобного обращения со своими согражданами, они так и не смогли. И не потому ли всего через год была начата  уже настоящая война, в Чечне, которая длится вот уже более полугода и даже перебросилась на сопредельную с Чечней территорию.
   Простив одно преступление, общество вынуждено терпеть и другие, еще более тяжкие.
При всей  массовости тех акций, о которых я здесь говорила, нельзя не признать, что в них выступает все же сравнительно небольшая, наиболее активная часть общества, в то время как основная его часть остается молчаливым свидетелем происходящего, предпочитает ни во что не вмешиваться, исповедуя все тот же принцип: «Я вне политики». И дело тут не в трусости,  «рабской психологии» или тупости, что может быть отнесено к отдельным индивидуумам, но не к народу в целом, тем более – к нашему, который всей своей историей многократно доказывал и смелость, и мудрость, и силу духа, так что в оправданиях не нуждается.
   Главная причина мне видится в том, что за эти десять лет в структуре нашего общества успели произойти необратимые изменения.

Старые и новые русские

   Старое советское общество отличается от нового российского  по многим параметрам. Старое общество было единым, не разделенным по национальному признаку, национальность человека не имела решающего значения для его социального положения. Нынешнее национальное размежевание, этнические конфликты, межнациональная вражда на государственном и бытовом уровне поставили саму жизнь многих людей в зависимость именно от их национальности. Это относится и к положению русских в странах СНГ, и к положению кавказских народов – в России и Закавказье. Теперь интересы людей разных национальностей трудно, порой невозможно привести к общему знаменателю. Если говорить только о России, то интересы русских состоят сегодня в том, чтобы обезопасить себя от экстремизма тех же кавказцев, от угрозы распада Федерации, а интересы российских национальных меньшинств – в том, чтобы оградить свой суверенитет, защитить свои права от … русских.
   Старое советское общество было социально однородным, уровень жизни был практически одинаков во всех слоях – он был не слишком высок, но достаточен для нормальной жизни. Нынешнее расслоение на бедных и богатых, в том числе – очень бедных и очень богатых, вернуло общество к временам непримиримых, антагонистических противоречий между высшими и низшими классами. И если интересы низших – ограбленных и отброшенных на дно общества слоев состоят в том, чтобы вернуть свои социальные завоевания, то интересы высших слоев – в том, чтобы удержать награбленное, не допустить возврата народной власти  и отмены частной собственности. При этом даже те категории населения, которые не назовешь преуспевающими, но которые так или иначе уже втянуты в рыночные отношения, - мелкие торговцы, лавочники, посредники, всевозможная обслуга «новых русских», - также боятся перемен, нового передела собственности.
   К этим категориям надо добавить и неимоверно разросшееся чиновничество, ставшее сегодня самой могущественной силой в России, и не меньшую, если уже не большую по численности криминальную часть общества. Все они по-своему заинтересованы в сохранении нынешнего режима.
   Старое советское общество имело более или менее общие идейные и нравственные ориентиры. Новое – расколото, как минимум, на два противоположных лагеря; один ориентируется на западный образ жизни, западную мораль, другой сохраняет привержен-ность исконным отечественным ценностям. Интересы западников выражаются в готовности как можно глубже запустить иностранный капитал в Россию и как можно больше выгрести из нее на Запад, чтобы продолжать наживаться на том и другом. Интересы патриотов прямо противоположны: остановить разграбление национальных богатств России, дать ей жить своим умом и своим трудом, развивать собственные производство и торговлю.
   Первые  исповедуют индивидуалистическую мораль, свободу нравов, вседозволенность, вторые пытаются, насколько это  возможно в новых условиях, сохранить традиционно российскую мораль общинности, коллективизма, социального равенства, нравственную чистоту. Примирить эти две позиции практически невозможно: или – или.                     
   Раскол по национальному, имущественному и политическому признакам делает наше еще недавно монолитное общество практически не способным на единые, согласованные действия. Ситуация – «все против всех».
   Сегодня в людях чувствуются большая усталость, апатия, порой даже отчаяние. Мы уже вышли на первое место в мире по числу самоубийств на тысячу населения. Средняя продолжительность жизни мужчин  снизилась до 59 лет. Падает рождаемость, растет детская смертность, вернулись страшные болезни – холера, дифтерия. Последние события, связанные с террористической акцией в Буденновске и угрозой ее повторения  в других местах, еще больше подорвали моральное здоровье общества.
   С одной стороны, в таком деморализованном состоянии поднять народ на какие-то слаженные действия трудно. С другой – накоплена уже достаточная критическая масса для социального взрыва.
   Весь вопрос в том, кто сумеет организовать и возгласить народные выступления – здоровые и ответственные политические силы или, к примеру, силы криминальные, анархические, экстремистские? Наличие в обществе неформальных вооруженных групп, начиная с казачества и охраны коммерческих структур и кончая бандформированиями, создает опасную почву для развития событий.
   Вопрос о способности той или иной партии, общественного движения направить стихийную энергию народа в организованное русло – это, по сути дела вопрос о предотвращении гражданской войны в России. Та война которая идет в Чечне, имеет в своей основе  национальный конфликт; та, которая может разразиться, возникнет скорее всего из конфликта социального, если доведенные до отчаяния низшие слои поднимутся против высших.
   «Из бурь Смутного времени, - писал В. Ключевский, - народ вышел гораздо впечатлительнее и раздражительнее, чем был прежде, утратил ту политическую выносливость.., был уже далеко не прежним безропотным и послушным орудием в руках правительства. Эта перемена выразилась в новом явлении – ХVII в. был в нашей истории временем народных мятежей».
   А каким станет в русской истории приближающийся ХХI век? Как отразится в нем наше Смутное  время, каковы будут отдаленные последствия перестройки и реформ для Российского государства, российских народов? Что мы оставим и передадим потомкам?
   Ни на один из этих вопросов сегодня нет ответа.
   И, заканчивая последнюю статью этого цикла, я ставлю в ней  не точку, а многоточие…

Июль 1995 г.