4. Спасите наши души

   Продолжая разговор о десятилетии перестройки, мы подходим к самому, быть может, важному вопросу этой темы – вопросу об интеллигенции. Роль ее во всем, что произошло со страной и народом в эти годы, столь велика, что на сакраментальный вопрос «кто виноват?» можно так и ответить: «интеллигенция». И это будет недалеко от истины.
   Именно интеллигенция первой откликнулась на горбачевский призыв к перестройке, и, пока рабочий класс и крестьянство разбирались, что к чему и зачем, она уже активно включилась в дело. Не кто иной, как интеллигенция взяла на себя миссию критического переосмысления всей советской истории, переориентации общественного сознания на западные ценности. Не кто иной, как интеллигенция подталкивала сначала Горбачева, а потом Ельцина ко все более решительным шагам, направленным на слом прежней системы. И никто так, как она не ликовал, когда система была наконец разрушена.
   Лишь совсем недавно, с началом войны в Чечне, интеллигенция, кажется, опомнилась, протрезвела и примолкла, то ли ужаснувшись содеянному с ее активным участием, то ли испугавшись и своей за это ответственности. Но слов покаяния пока не слышно…
Но о какой, собственно, интеллигенции идет речь?

Столица и провинция

   В Советском Союзе умственным трудом занималась четвертая часть населения (по переписи 1979 года – 25,8%). К разряду интеллигенции советские источники относили несколько меньше – примерно 45 миллионов человек. Основная их масса всегда проживала в провинции – это учителя, врачи, инженеры, преподаватели вузов, сотрудники НИИ, библиотекари, культработники, журналисты местных газет, актеры местных театров…
   Сыграла ли провинциальная интеллигенция сколько-нибудь заметную роль в перестройке? Пожалуй, нет. Долгое время она лишь с интересом и любопытством наблюдала за тем, что происходило в столицах. Тон в перестройке с самого начала задавала именно столичная интеллигенция – в основном научная и творческая. При этом наиболее активно проявились ученые-гуманитарии, в то время как представители точных наук, вообще научно-техническая и инженерно-техническая интеллигенция, оставались в стороне от политики.
   Очертив этот круг, следует оговориться, что и среди представителей общественных наук, творческой элиты далеко не все выступили в эти годы с радикальных позиций. В сущности, речь идет о не таком уж большом слое интеллигенции. Бесконечное мелькание одних и тех же лиц на телеэкране, в эфире, на страницах газет, на трибунах съездов и митингов создавало иллюзию массовой поддержки реформ интеллектуальной частью общества. Я убеждена, что даже в самые кризисные моменты патриотические настроения сохранялись и преобладали в среде интеллигенции. Многие в эти годы просто растерялись, не понимали, что происходит, и оттого молчали. Другие боялись обнаружить свои истинные чувства. Их пассивность и позволила радикальному крылу на известном этапе взять верх и присвоить себе право выступать от имени всей интеллигенции.
   В последние годы доведенные до отчаяния нищетой, неплатежами, безработицей, социальной незащищенностью учителя и врачи, инженеры и культработники в российской провинции стали заявлять о себе забастовками и другими акциями протеста наравне с рабочим классом и крестьянством. Тем самым они выступают на политической сцене уже не как интеллектуальная сила, а всего лишь как жертвы реформ. Тем обиднее за интеллигенцию.

«Пятая колонна»

   Итак, речь идет о той части столичной интеллигенции, которая не только поддержала перестройку, но и сумела двинуть ее в известном теперь направлении. Не последнюю роль сыграли в этом интеллектуалы, находившиеся в тот момент не где-нибудь, а в главном штабе партии – аппарате ЦК КПСС.
   Бывший сотрудник этого аппарата Андрей Грачев, с  августа по декабрь 1991 года состоявший пресс-секретарем у Горбачева, в своей книге «Кремлевская хроника» приводит на этот счет характерные свидетельства. Он пишет, что еще во времена Брежнева в аппарате ЦК сложилась группа негласных оппозиционеров, этаких «аппаратных диссидентов», пользовавшихся в силу своего положения определенной степенью интеллектуальной свободы. Имеется в виду Международный отдел ЦК (в нем автор работал сначала консультантом, затем зам. зав. отделом).
   Внешняя политика СССР, как мы помним, была в тот период достаточно «твердокаменной». Формировалась она в МИДе, руководимом патриархом советской дипломатии А. Громыко, которого на Западе называли «господин Нет». Так вот А. Грачев свидетельствует, что этой ортодоксальной политике уже тогда пыталось противостоять «социал-демократическое» крыло Международного отдела ЦК в лице заместителей заведующего (а отделом более двадцати лет руководил Б.Пономарев) Анатолия Черняева и Вадима Загладина, консультантов отдела, а также вышедших из той же среды директоров исследовательских институтов – Арбатова, Примакова, Богомолова, Журкина…
   «Многие из них провели несколько лет в Праге, в журнале «Проблемы мира и социализма», испытав в 60-е годы двойное воздействие: идей Пражской весны и вируса «еврокоммунизма» - двух романтических попыток примирить коммунизм с демократией и современностью. … В разные годы через группу консультантов, возглавляемую А.Черняевым, и пражскую редакцию прошли такие разные люди, как Г. Шахназаров, А. Бовин, Е. Амбарцумов, Е. Яковлев, Н. Шишлин, В. Лукин и другие, составившие начальный интеллектуальный капитал первых лет перестройки, первый горбачевский «десант» в глубоком номенклатурном тылу под командованием Александра Яковлева».
   Это важнгое признание. Оно подтверждает, что отнюдь не Горбачев и вовсе не в 1985 году в одночасье родил на свет «новое политическое мышление», идея его давно вызревала в недрах самого интеллектуального их отделов ЦК. Дело в том, что Международный отдел служил в те годы каналом связи КПСС с некоммунистическими левыми организациями и прежде всего с западной социал-демократией. С помощью этого канала осуществлялось не только влияние КПСС на них, но, как теперь совершенно очевидно, их влияние на нас, по крайней мере на ту группу международных экспертов, которая собиралась «под сенью 3-го подъезда ЦК». Под обаянием этих идей они тайно мечтали когда-нибудь «открыть окно перемен» и в советской политической системе.
   Случайно или нет, но, став генсеком, Горбачев окружает себя людьми именно из этого отдела. Они становятся его советниками, а также входят в консультативный политический совет при президенте СССР.
   Таким образом, новая внешняя политика СССР, а затем России делалась во многом руками той самой группы «аппаратных диссидентов», которая сложилась в ЦК еще при Брежневе, а при Горбачеве вышла из «подполья», легализовалась.
   «Терпеливо точившие систему изнутри, как жуки – древоточцы, и такие же невидимые снаружи, негласные оппозиционеры, казалось, были обречены уйти безвестными, как удобрение в почву, подготовив ее для будущих реформаторов. Они и сами не верили, что при жизни увидят результаты своих усилий, ибо в долгом противостоянии с режимом раз за разом терпели поражение».
   И тут пришел Горбачев…
   Вообще, деятельность интеллектуалов внутри ЦК, и в первую очередь главного диссидента партии А. Яковлева имела для КПСС роковые последствия. В 1986-87 г.г. в аппарате ЦК сложились две группировки: одна – традиционно коммунистическая – вокруг Е. Лигачева, другая – реформаторская, с явным социал-демократическим уклоном - вокруг А. Яковлева. Если первая из них опиралась и ориентировалась в основном на партийную массу, то вторая – на партийную элиту. Столкновение в эти годы «консерваторов» и «демократов» внутри КПСС было по сути своей столкновением именно партийной массы, воспитанной на идеалах социализма, и части партийной интеллигенции, давно втайне, а в эти годы уже явно повернутой лицом к западной демократии. Это противоречие и породило раскол в КПСС. Именно интеллектуальная часть партии расшатала ее основы и первой отреклась от нее.
   Вспомните, как член президентского совета Марк Захаров на глазах у телезрителей порвал свой партийный билет, как с шумом выходили из рядов КПСС Ю. Афанасьев, Г. Попов, А. Собчак. Особенно массовый исход интеллигенции из партии произошел накануне выборов сначала в союзный, затем в российский парламенты.
   Разрыв интеллигенции с партией во многом  и предопределил ее гибель.

Хождение во власть

   Почему именно интеллигенция стала опорной силой в перестройке? На то были свои объективные и субъективные причины. В силу более высокого уровня образованности она имела и более критический взгляд на существовавшую у нас общественно-политическую систему. При этом к 1985-му году у нее накопилось достаточно причин для недовольства, своих «счетов» к советской власти, и «счетов», надо признать, большей частью справедливых. Прежде всего это касалось сталинских репрессий, больнее всего ударивших именно по интеллигенции. Но и наше время отношение власти к людям умственного, творческого труда часто бывало неоправданно подозрительным, если не сказать дискриминационным. Так, для интеллигенции были искусственно ограничены: прием в партию, избрание в выборные органы, назначение на руководящие посты, выезд за границу. Научные труды и художественные произведения, не отвечавшие принятым идеологическим  нормам, не получали распространения, что вело к утечке умов и талантов за границу и порождало своего рода «внутреннюю эмиграцию».
   Несмотря на это, советская интеллигенция всегда имела свои, достаточно глубокие контакты с Западом и постоянно испытывала на себе его влияние.
   Первые же политические акции Горбачева: возвращение Сахарова, освобождение политзаключенных, публикация ранее запрещенной у нас литературы, гласность, плюрализм, свободный выезд за рубеж, альтернативные выборы и т.д. – были адресованы прежде всего интеллигенции. Скажем честно: на жизнь других социальных слоев, тех же рабочих и крестьян, они не оказали сколько-нибудь заметного влияния (реальные изменения в их жизни наступили с началом гайдаровских реформ). По-настоящему оценить эти свободы могла только интеллигенция. И она их оценила, но очень скоро к ним и привыкла. И стала кричать: «Мало!» И требовать еще и еще, чтобы вскоре захлебнуться в непредвиденных последствиях этих свобод.
   Во все времена русская интеллигенция предпочитала находиться в тайной или явной (больше – в тайной) оппозиции к власти, но при Горбачеве приблизилась к ней вплотную, многие представители научного мира и культуры были избраны в новый состав ЦК и Верховного Совета СССР, стали советниками генсека и президента и даже получили различные государственные должности.
   Достаточно сказать, что в составе Съезда народных депутатов Союза, наверное, впервые за всю советскую историю представителей научной и творческой интеллигенции оказалось больше  (27,4%), чем рабочих (24,8%) и крестьян (18,9%). Среди депутатов было 140 академиков и членкоров, каждый пятый имел ученую степень или ученое звание, 75,7% были с высшим образованием. Подобного расклада никогда прежде не бывало в высшем законодательном органе страны.
   В первые годы перестройки выдвинулась целая плеяда видных ученых-экономистов: Л. Абалкин, Г. Аганбегян, Н. Петраков, С. Шаталин, П. Бунич, Н. Шмелев, Т. Заславская. В окружении Горбачева оказались в те годы также отдельные представители точных наук – академики Е. Велихов, В. Гольданский, Ю. Рыжов.
   Беспрецедентным стало назначение в 1989 г. на должность заместителя председателя Совмина академика Абалкина. Так же, как и назначение министрами культуры СССР и РСФСР  артистов театра и кино Н. Губенко и Ю. Соломина. Мэрами двух столиц становятся в это же время ученый-экономист Г. Попов и ученый-правовед А. Собчак.
   Главный вопрос, который хочется сегодня, спустя время, задать в связи со всем этим: каков же был эффект от столь внушительного интеллектуального  присутствия в органах власти и вокруг них? Что это дало стране? Стал ли выше, «научнее» уровень руководства экономикой , всей государственной деятельности? Как ни парадоксально, ничего подобного не случилось, скорее наоборот: управляемость экономикой как и другими сферами, стала падать, государство разваливалось на глазах.
   Причин тому много, не последняя в том, что научный потенциал использовался не по прямому назначению, а в сугубо политических целях. Сам темп событий, лихорадочное стремление Горбачева изменить сразу все и как можно быстрее не оставляли времени  ни для серьезного научного обоснования декларируемых реформ, ни для глубоких научных расчетов, ни тем более для поэтапного практического воплощения. Ученые, принадлежавшие к опальному прежде «рыночному крылу» советской экономической науки, получили возможность взять реванш в своих давних научных спорах с приверженцами сугубо плановой экономики. Но были ли они сами готовы к этому? Чистые теоретики, все они не имели никакого практического опыта хозяйственной деятельности и управления, и немудрено, что даже самые заманчивые их идеи разбивались о суровую реальность жизни.
   К тому же, Горбачев все время спешил, суетился, приспосабливался к постоянно менявшейся политической ситуации. Программу перехода к рынку он поручает разрабатывать правительству (Л. Абалкину) и одновременно – группе С. Шаталина, а потом обе эти  программы предлагает синтезировать третьей группе ученых – под руководством Г. Аганбегяна. В итоге ни одна из программ не была принята и реализована. Ученые, поверившие в Горбачева, в перестройку и получившие доступ к власти, тоже проявили определенную политическую наивность, когда пошли на поводу у политиков и «подрядились» в рекордно сжатые сроки перестроить экономику огромной страны с плановых рельсов на рыночные, да еще с обязательством  не снизить при этом жизненный уровень населения.
   Это была  утопия. И пострадали от нее все: и сами ученые, отброшенные вместе с Горбачевым на обочину политической жизни, и экономика, которую они пытались реформировать наскоком, а главное – пострадал народ, в конце концов ввергнутый в рынок, но уже иным, более жестоким и безжалостным способом.
   С приходом к власти новой команды практически все эти люди были задвинуты назад в свои академические институты (кроме разве что самого молодого и оказавшегося самым тщеславным из них – Г. Явлинского ), хотя их научный ресурс далеко  не исчерпан. Новой власти оказывается, не нужны ни умы, ни уже сушествующие научные наработки, она начинает все с начала, призывая под свои знамена другие силы. А они  оказываются калибром поменьше. Начинали перестройку экономики академики, а заканчивать досталось «завлабам». Однако в отличие от академиков, имевших, если не считать  Абалкина, всего лишь статус советников и консультантов,  эти – Бурбулис, Хасбулатов, Гайдар, Шахрай, Чубайс, Малей, Б. Федоров, Авен, Сабуров, Салтыков – занимают при Ельцине ключевые посты в государстве.
   Итоги их научно-реформаторской деятельности  хорошо известны в нашей стране даже детям. Причины заключаются уже не только в разрыве теории и практики или  в темпах реформирования. Свою негативную роль сыграл и сугубо политический фактор, который я бы назвала «синдромом  победителей». Пользуясь ситуацией и полученной властью, они волевым порядком навязали стране форсированный переход к рынку, ни у кого особо не спрашивая и ни с кем особо не советуясь. Победителей не судят!    
   Но вот что удивительно. Из названного выше списка сегодня в правительстве остаются всего лишь двое – Шахрай и Чубайс, прямо скажем, не самые выдающиеся ученые нашего времени. Остальные так или иначе уже отторгнуты от власти и в основном перешли в оппозицию к ней. Такова же оказалась участь советников нового призыва вроде Станкевича, Г. Старовойтовой… Где  они сейчас, кому и что советуют?
   Отношения интеллигенции с Ельциным сложились совсем иначе, чем с Горбачевым. Тот с ней заигрывал, этот – не церемонится. В конце концов его опорой стали не интеллектуалы, а силовики.
   Итак, что же, как говорится, в сухом остатке? Интеллигенция, которой в какой-то  момент могло показаться, что она наконец-то получила свою власть, или даже, что она сама находится у власти и действует через избранного главным образом ее усилиями президента, однажды просыпается при своих интереах. Высшее чиновничество превратилось в замкнутую структуру,этакую вещь в себе и уже обходится без их советов и помощи. Реальная же власть все больше обнаруживает себя в руках у новой российской мафии.
   Неужели же исторически роль интеллигенции состояла лишь в том, чтобы, способствовав удалению от власти коммунистов, привести к ней криминалитет?

Заложники национальной идеи

   Отдельно следовало бы сказать об интеллигенции бывших республик – главной носительнице идей национального обособления, которая в эти годы и на этой волне выдвинула из своей среды новых национальных лидеров. Но поскольку рамки газетной статьи не позволяют широкого обзора, ограничимся лишь одним замечанием. В подавляющем большинстве эти новые лидеры также вышли из среды ученых-гуманитариев: литературовед Гамсахурдиа, музыковед Ландсбергис, филологи-востоковеды Тер-Петросян и Эльчибей, историк Ардзинба, юрист Н. Федоров, педагог Галазов, как исключение - физики Шушкевич и Акаев. А если вспомнить, что к интеллигенции всегда принадлежало и российское офицерство, то в этот список надо добавить и генералов – Дудаева, Аушева…
   С одной стороны, это было ответом на объективную потребность в повышении интеллектуального уровня, усилении национального культурного начала в руководстве республиками. С другой, получилось так, что в самый критический, самый сложный период современной истории этих республик (распад союзного государства, активизация националистических настроений, начало межнациональных конфликтов) во главе их оказались люди, менее всего подготовленные к управлению общественными процессами, не имевшие за плечами даже минимального опыта государственной деятельности, не сведущие в экономике и многих других вопросах. Как следствие – цепь ошибок, немало неоправданных жертв.
   Недавно один из наиболее активных деятелей перестройки Гавриил Попов, также успевший «сходить во власть» и вернуться, так объяснил происшедшие с интеллигенцией: мы готовились к длительной оппозиционной борьбе и не предполагали, что власть так быстро свалится к нам в руки, принять ее мы были не готовы.
   Это признание в равной мере относится как к российским политикам, так  и к их коллегам в бывших республиках. Все они оказались заложниками ложно понятой идеи национального возрождения, хотя объективно сама жизнь подталкивает их сегодня к интеграции, к новому союзу народов.
   От обособления не меньше других пострадала национальная  интеллигенция бывших союзных республик, у которой резко сократились, сузились творческие возможности. Вся страна знала и любила писателей Василя Быкова и Чингиза Айтматова, поэтов Сильву Капутикян и  Олжаса Сулейменова, композиторов Евгения Догу и Раймонда Паулса, певцов Анатолия Соловьяненко и Марию Биешу, киноактеров Вию Артмане и Вахтанга Кикабидзе и еще многих других представителей творческой интеллигенции, которые, хотя и жили в республиках, но считались и действительно были деятелями советской литературы и советского искусства. Они печатались, снимались и выступали в Москве, Ленинграде, во всех уголках огромной страны, они представляли эту страну за рубежом, получали звания народных и государственные премии, без них не обходилось ни одно сколько-нибудь значительное, торжественное событие.
   Все это враз потеряно. В одном из интервью Донатас Банионис признался: «В Союзе меня ценили больше, чем здесь, в Литве. Я много снимался, много ездил,  меня везде прекрасно принимали. Я потерял своих зрителей…»
   Они потеряли больше, чем зрителей и читателей. Они потеряли нечто такое, что трудно даже обозначить словами. Быть может, духовную связь с народом, к которому раньше принадлежали и которая, собственно, и питала их творчество.

«Культурная революция»

   Но вернемся к началу перестройки. В то время, как  научная интеллигенция вместе с политиками экспериментировала над экономикой и государственным устройством страны, интеллигенция творческая  участвовала в другом, не менее разрушительном эксперименте – над общественным сознанием и духовностью народа. Оглядываясь сегодня на прожитое десятилетие, вдруг обнаруживаешь, что ничего не только выдающегося, но хотя бы  путного не создано в нашей культуре за эти годы. Долгожданные свобода и демократия так и не вдохновили творческую интеллигенцию. Гора родила мышь…
   У меня есть только одно объяснение этому феномену. Видимо, времена великих потрясений – войны, революции – сами по себе недостаточное условие для появления великих произведений, а нужна еще общая, объединяющая и одухотворяющая идея. У нашего народа это всегда была какая-то чистая, святая и высоконравственная идея – победа над врагом, построение лучшего, справедливого общества. Сегодня такой общенациональной идеи нет, а та, которая есть, - обогащение – противна самой природе русского человека.
   Еще на первом Съезде народных депутатов СССР Валентин Распутин предупреждал:
«Вы навязали стране плюрализм нравственности. Вот это поопаснее всяких бомб… Раздававшиеся здесь робкие голоса о главенствующем значении в любой цивилизованной стране культуры и духовности, как мне показалось, были пропущены мимо ушей… Хлеба и зрелищ – вот что исподтишка записали сейчас на  знаменах перестройки. В зрелищах мы уже преуспели, притом в зрелищах самого сомнительного свойства. Идет почти открытая пропаганда секса, насилия, освобождения от всяких нравственных норм… А если добудем еще хлеб, замешанный не на поте и нравственности, а приобретенный в полном ассортименте распродажи  национальных богатств, недалеко будет и до повторения судьбы Римской империи».
   Сказано было в июне 1989 года – и все подтвердилось. Разрушение духовности, деградация культуры стали таким же свершившимся фактом, как распад самого государства. Творческая интеллигенция, десять лет назад с восторгом встретившая перестройку, пережила в эти годы глубокий кризис, из которого еще не вышла. Война «толстых» журналов друг с другом, раскол а театрах, творческих союзах, скандалы с дележом имущества… Артисты снимаются в рекламных роликах, писатели в лучшем случае пишут в газеты по текущим вопросам, режиссеры заседают в парламенте, и все вместе участвуют в учреждении партий, движений, блоков. Конечно, у нас нынче демократия, никому не заказано, однако… В том, как это делают представители художественной интеллигенции, есть что-то ненатуральное, что-то близкое к их основной профессии. В сущности, перестройка и была грандиозным спектаклем, и, когда Михаил Ульянов стоял на трибуне ХIХ партконференции и вел небывало вольный диалог с Михаилом Горбачевым, он тоже немножко играл – в данном случае это была роль раскрепощенного перестройкой интеллигента. В свою очередь Горбачев не менее артистично подыгрывал ему из президиума, изображая демократичного, доступного лидера, лучшего друга интеллигенции.
   Перестройка дала возможность многим сыграть порой неожиданные роли, да просто лишний раз показаться на публике, что немаловажно для творческого человека. Писатель Айтматов в роли посла, кинорежиссер Рязанов в роли биографа президента, профессор музыки Ростропович в роли вооруженного защитника «Белого дома»…
   На оргсобрании предвыборного блока Черномырдина, имевшем быть на правительственной даче в Волынском, справа и слева от премьера восседали две знаменитые русские певицы. В числе других приглашенных можно было заметить умные, интеллигентные лица не менее знаменитых киноактеров. Наивно задавать вопрос: что они там делали? Ясное дело – их пригласили. Всякий раз, когда власти оказываются перед необходимостью прохождения через всенародное голосование, они откровенно приглашают (нанимают?) в качестве «свадебных генералов» и «генеральш» знаменитостей от искусства.
На этот раз за дело взялся сам премьер, значит, и артисты должны быть подобраны соответственно: если уж певцы – то сама Архипова, сама Зыкина, если уж киноактеры – так не меньше Тихонова и Баталова. Их имена, разбавив сугубо номенклатурный список блока (министры, директора, руководители регионов), используют как приманку для избирателя, который действительно любит своих народных артистов. Их имена будут эксплуатировать, доказывая свой якобы патриотизм и свою якобы народность, люди, всласть поучаствовавшие в разорении России.
   А пока творческая интеллигенция занята исключительно важными политическими делами, американизация нашей культуры почти завершена, и уже выросло поколение людей, хорошо знающих Шварценнегера, но не знакомых с Пушкиным. Извечная миссия русской интеллигенции – просвещение – прервана. Интеллигенция отвернулась от собственного народа, бросив его на произвол судьбы. Веселые «междусобойчики» с обильными застольями, вручение все новых и новых «Ник», «Оваций», «Тэфи» и т.д., светская, тусовочная жизнь для одних и творческая безработица, обнищание, полное забвение для других…
   Таков итог нашей «культурной революции».

Сахаров и Солженицын

   Парадоксально, но факт: два самых выдающихся советских диссидента, две личности мирового масштаба, удостоенные в свое время Нобелевских премий за борьбу с советским режимом, практически не оказали влияния на ход событий, когда этот режим начал рушиться. Один не успел, другой, кажется, не очень и хотел…
   Возвращение Сахарова из горьковской ссылки произошло в самом начале перестройки  (1986 год) и носило скорее символический характер. Больше всего это нужно было Горбачеву – как доказательство  его намерений, как способ вызвать доверие к себе на Западе. Это нужно было также либеральной интеллигенции, получившей таким образом сигнал: теперь уже можно все. Самому Сахарову оставалось жить всего 3 года, но его надежды на воплощение своих идей не оправдались. Горбачеву он явно мешал на съезде. Его бы больше устроило, если бы Сахаров просто сидел там в качестве почетного гостя. Межрегиональная группа, сделавшая его своим знаменем, на самом деле была озабочена собственными политическими амбициями и притязаниями, там каждый второй был сам себе лидер и спешил заработать собственный политический капитал.
   Предлагавшиеся Сахаровым в 1989 году проекты «Декрета о власти» и «Конституции Союза советских республик Европы и Азии» не были ни услышаны, ни тем более использованы. Сегодня, возвращаясь к этим документам, обнаруживаешь еще один парадокс: радикальными они были только по отношению к существовавшей тогда системе (предлагалось, например, конфедеративное устройство государства), но в сравнении с тем, что реально осуществилось всего через два года, когда Сахарова уже не было в живых, эти его проекты скорее консервативны. Главным лозунгом его декрета был лозунг: «Вся власть Советам!», а их уничтожили совсем. Государство он все-таки видел союзным, а его порушили вовсе. Наши демократы оказались радикальнее самого Сахарова. И вряд ли он сегодня их одобрил бы, скорее снова стал бы  диссидентом.
   Возвращение Солженицына из Вермонта произошло спустя 8 лет после сахаровского, когда все уже свершилось в стране (в смысле развала), когда самые тяжелые события были позади. Опубликованная за четыре года до этого обширная его статья «Как нам  обустроить Россию» осталась единственной и в сущности бесполезной его попыткой поучаствовать в процессе преобразований. Политики проигнорировали ее так же, как проекты Сахарова, а то, что произошло в декабре 1991 года в Беловежской пуще, оказалось прямо противоположно его идее государственного союза на славянской основе. Впрочем, он ни тогда, ни позже не возвысил своего голоса против свершившегося.
   Критические высказывания Солженицына на его долгом пути через Сибирь к Москве насторожили было и власти, и либеральную интеллигенцию, но – излишне. Поселившись в Москве, он повел жизнь тихую, незаметную, в политику не вмешивается, телепередачи с его участием носят академично-просветительский характер, а единственное публичное выступление в Думе содержало далеко не всю правду о ситуации в России, он умолчал в нем о главном – состоянии высшей власти, а без этого – о чем говорить, кого увещевать?
   Незадолго до своей смерти Владимир Максимов посвятил ему статью «История одной капитуляции» («Правда» за 28 декабря 1994 года), где пишет: «Наш ниспосланный нам свыше мессия умеет не только говорить к месту и времени, но также своевременно и уместно помалкивать». И он приводит несколько конкретных фактов, когда знаменитый писатель не желал подавать голос в защиту своих гонимых собратьев по перу, в том числе и Максимова, объясняя это, в частности, тем, что «подпись, которая ставится слишком часто, перестает что-либо значить и выражать».
   «Вот так он и шел к своей цели», - пишет в статье В. Максимов, - перешагивая через свои же принципы, поучения, людей, пока не перешагнул и через собственный народ, заявив после кровавой бойни у «Белого дома» в октябре прошлого года:
   - Это неизбежный этап в борьбе с коммунизмом.
   … И я спрашиваю себя сегодня: неужели действительно так? Неужели при всем его почти космическом эгоцентризме он наконец по-настоящему не увидит, не почувствует пронзающей сердце боли своей раздавленной, униженной, разрушенной до основания, превращенной в огромную воровскую «малину» страны?.. Неужели не выкрикнет в лицо своему кремлевскому собеседнику и окружающей его алчной банде, да так, чтобы услышал весь мир то, о чем еще не смеет или не имеет возможности прокричать сам вконец измордованный народ?»  
   И вот уже нет Максимова – одного из немногих, кто мог и имел моральное право бросить этот упрек Солженицыну. В последние годы оставаясь в Париже, он много и страстно писал о судьбах России, ее народа, ее интеллигенции, но печатали его, старого советского диссидента, только оппозиционные издания – «Правда», «Советская Россия» - еще один парадокс нашего времени!

… И другие

   Другие не молчат. Писатель и философ Александр Зиновьев, живущий в эмиграции с 1978 года и прежде известный как активный противник коммунистической системы, теперь приобрел на Западе репутацию «неосталиниста» за свои выступления против перестройщиков и реформаторов Советского Союза. Его фраза «Мы целили в коммунизм, а попали в Россию» стала крылатой среди диссидентов.
   Выступая на международной конференции в Генуе, посвященной десятилетию начала перестройки, Андрей Синявский сказал:
   «…Когда произошла гайдаровская реформа, которая положила начало резкому социальному расслоению в стране и привела к тому, что сегодня более 30 процентов населения оказалось за гранью нищеты, интеллигенция закрыла на это глаза. Мне это напомнило начало тридцатых годов, когда интеллигенция закрыла глаза на страшный голод и бедствия и промолчала… Летом 92-го  мы (с М. Розановой. – С.Ш.) попали в гайдаровскую Москву и ужаснулись: появилось чувство, что мы вернулись в нашу военную юность с ее нищетой, грязью, несчастными старухами, которые рылись по помойкам или несли на рынок свой последний скарб… Мы пытались объясниться с русской интеллигенцией. Мы пытались понять ее равнодушие к народной беде... Поговорить не удавалось… И мне стало как-то неуютно с моей родной интеллигенцией. Мы вдруг перестали понимать друг друга».
   Как наивны они, эти старые советские диссиденты, сохранившие представления о социальной справедливости, долге интеллигенции перед народом, любви к Отечеству, каким бы оно ни было. Нынешняя российская либеральная интеллигенция давно живет по другим законам.

Спасите наши души!

   Но пора сказать о другой интеллигенции, которая была, есть и всегда будет в России, которая в самые тяжелые времена сохраняет духовность и патриотизм. Она скромнее, совестливее, не лезет к власти, не участвует в политических тусовках, не мелькает на экране. В роковые для Отечества дни место истинного русского интеллигента там, где народ, на стороне униженных, оскорбленных, обездоленных.
   «Все эти десять дней я бродил по Москве то в отчаянии, то с надеждой… В проходе у проволочного заграждения верзила в омоновской форме бьет дубинкой пожилую, кричащую женщину. Подскакиваю к офицеру, пытаюсь что-то доказать. Он стоит как истукан. Толпа напирает… Тропами, мимо громыхающей электростанции, пробираюсь к восьмому подъезду…».
   Это пишет не корреспондент какой-нибудь молодежной газеты. Это Василий Белов. Казалось бы, пожилой человек, известный писатель, зачем ему это? Сиди дома, в своей Тимонихе, книжки пиши. Но нет, он пробирается в осажденный Дом Советов, говорит с Хасбулатовым, объясняет ему, что в российской глубинке толком не знают о московских событиях, выступает по депутатской радиостанции, пытается увещевать стоящих в оцеплении солдат, говорит с ополченцами из народа.
   В эти дни мы открывали заново наших любимых писателей, артистов, режиссеров. Вот уж действительно: не знаешь, от кого ожидать… После октябрьских событий кинорежиссер Станислав Говорухин публично выходит из Союза кинематографистов – в знак протеста против одобрения членами этого Союза расстрела парламента. «Первыми, кто мне позвонил со словами поддержки, были Татьяна Лиознова, Леонид Филатов, Сергей Шакуров, Станислав Любшин… И тогда я подумал: как же много у нас остается честных и порядочных людей, думающих так же, как мы с вами, любящих Родину и ее народ!».
   К этому списку можно добавить и еще имена прекрасных русских артистов, которых редко увидишь теперь на экране, но патриотическая позиция которых хорошо известна – Михаил Ножкин, Игорь Горбачев, Юрий Назаров, Владимир Гостюхин, Людмила Зайцева, Владимир Меньшов…
   «Когда расстреливали Дом Советов, - вспоминает народный артист России Николай Пеньков, - потрясло не то, что меня прижимали к земле пулеметами и я полз на коленях и локтях, прятался за вытяжную будку внутренней шахты метро, где один из мужиков буркнул: «Ну и ну, где приходится встречаться с народным артистом!» Меня потрясли мои коллеги, которые с экрана телевизора науськивали власти, подталкивая их к жестокости против осажденных в Доме Советов».
   Да, так и было. Одни, как писатель Белов, режиссер Говорухин, артист Пеньков, были в те октябрьские  дни и ночи на простреливаемых улицах Москвы, они были с теми, в кого стреляли. Другие, как популярный кинорежиссер Э. Рязанов или всеми любимая артистка Л. Ахеджакова, выстроились в очередь к телекамере на Шаболовке, чтобы засвидетельствовать: они с теми, кто стреляет.
   Старик Виктор Розов. Патриарх отечественной драматургии, едва ли не единственный из современных лидеров, кто не боится идти на телевидение, на все эти «пресс-клубы» и тому подобные передачи, где тебя запросто затюкают, засмеют и даже оскорбят, идти и открыто говорить о своей приверженности социализму как наиболее справедливой форме общественного устройства. Возраст ли тому причиной – в 82 года уже нет смысла подстраиваться под кого-то – или врожденная порядочность? Но ведь надо и силы душевные иметь говорить с этой самоуверенной и самовлюбленной телемолодежью!
   Не у всех сил этих хватает. Смолк, как-то потерялся В. Распутин. Редко слышно Ю. Бондарева. Тяжело, подавленно прожил последние свои годы Сергей Бондарчук. Юлия Друнина, а вслед за ней писатель-фронтовик Вячеслав Кондратьев сами свели счеты с жизнью. И это – тоже вызов, протест. В подготовленном на Западе толстом томе «Кто есть кто в России и бывшем СССР» о Друниной сказано: «В период гласности и перестройки перестала публиковаться из-за отсутствия коммерческих качеств своей поэзии». Потому, мол, и руки на себя наложила. Какая чушь! Мы-то понимаем, когда (вскоре после августовских событий) и почему она это сделала. В предсмертных ее стихах все сказано про это:

«… Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!»

   Спасибо всем им, кто в эти смутные времена не предал России, не бросил свой народ, а живет в ним одной жизнью. Как сказал Юрий Назаров: «Я народный с том смысле, что народ по уши в дерьме, и я там же, плечом к плечу».
   В последнее время сложилась целая когорта представителей научной и творческой интеллигенции вокруг оппозиционных газет и журналов. И все же, все же… Как мало смогла до сих пор сделать наша патриотическая интеллигенция! Я не о том, чтобы писатели и артисты шли на митинги и вступали в партии левой ориентации. Их оружие было и есть – Слово. Но как редко и тихо звучат их голоса. Да, конечно дискриминация в СМИ, но ведь и не написано, и не сказано еще то слово, которое бы теперь, сегодня, в этой жизни очистило души от скверны, нанесенной в них за последние годы, укрепило дух народный, помогло выжить и воспрянуть.
   Я не знаю, что это должно быть – роман-эпопея или маленькое стихотворение, кинодрама или всего лишь песня, но такая, которая, как в войну, способна была бы войти в самую душу народа.
   В дни перед юбилеем Победы наше телевидение словно замаливая грехи, день и ночь крутило по всем каналам старые военные фильмы и фронтовые песни. И в какой-то момент стало казаться, что не было никакой перестройки и никаких реформ, что мы по-прежнему живем в советской стране – большой, многолюдной, единой, что мы, как были, так и есть - советский народ. В эти дни люди не отрывались от экранов, и хотя там, на экране, шла война, на душе было светло и спокойно – как на свидании с дорогим прошлым.
   Такова сила искусства, рожденного не злобой и ненавистью, а любовью и состраданием к Родине. Этого искусства нам сегодня так не хватает!

май 1995 г.