Так была ли оттепель?

А мы просо сеяли, сеяли…

А мы просо вытопчем, вытопчем…

Эти две строчки из народной обрядовой песни повторены в эпиграфе новой книги Сергея Чупринина  десять раз. Такую вот – очень точную и остроумную – метафору нашел автор для обозначения того, что происходило в нашей стране в годы т.н. оттепели. Одних выпустили – других тут же посадили; одно разрешили – другое  тут же запретили. Посеяли – вытопчем; шаг вперед – два шага назад.  Мучительные (как для культуры, так и для самой власти) противоречия этого периода, противостояние тех, кто «сеял», с теми, кто «вытаптывал», и составляет содержание и основной смысл книги.

Сергей Чупринин хорошо известен не только как критик, литературовед и главный редактор одного из старейших в  стране литературных журналов, он еще дотошный и неутомимый историк и архивист отечественной литературы, составитель нескольких словарей, антологий и энциклопедий. На этот раз Сергей Иванович превзошел сам себя, выпустив огромный, почти в 1200 страниц, большеформатный том, и это тот случай, когда объем имеет значение. Книга вмещает в себя выстроенные по хронологии события 15 лет общественно-политической и культурной жизни страны – с марта 1953-го по август 1968-го – со смерти Сталина до введения советских войск в Чехословакию, на чем, по мнению автора, оттепель, собственно, и закончилась. Тысяча с лишним страниц интереснейшей хроники, изо дня в день, из месяца в месяц, не пропущено, кажется, ни одного значимого события.  В отличие от других справочно-энциклопедических изданий, «Оттепель…» можно (и нужно!) читать не выборочно, а подряд, как читают роман. Вы можете устать от этого чтения, но точно не заскучаете.

Не поддавшись искушению самому комментировать события, оценивать время и судить живших в  этом времени людей (а соблазн был велик!), автор ограничился коротким «Предуведомлением» в начале книги и предоставил  слово документам, лишь кое-где связывая их лаконичными пояснениями. А документов отобрано и процитировано великое множество: секретные постановления ЦК и служебные записки КГБ, стенограммы съездов (партийных и писательских), письма-доносы и письма в защиту, свидетельства очевидцев, переписка советских литераторов друг с другом и с зарубежными адресатами, личные дневники и мемуары, интервью иностранным корреспондентам и публикации в советской прессе, наконец, более поздние (покаянные) комментарии отдельных участников тех событий…  

Это совсем непросто, – пользуясь одними только документами, так выстроить текст, чтобы в каждой главе (одна глава – один год) разворачивался свой захватывающий сюжет, разыгрывался свой драматический конфликт, прочитывались характеры и эволюция героев. Чем не роман! 

Речь идет, главным образом, о делах литературных. Но в хронику включены также значимые события, происходившие в других сферах культуры – музыке, живописи, театре, кино. Автор не довольствуется поверхностным обозначением событий, он каждое разбирает «по косточкам», рассматривает с самых разных сторон. 

Вот, например, 1958 год, главным событием которого стало присуждение Борису Пастернаку Нобелевской премии. Цитируется: обширная переписка по этому поводу между ЦК, КГБ, Генеральной прокуратурой (генпрокурор Р. Руденко с своей записке предлагает лишить Пастернака гражданства и выслать из страны); письмо советского посольства в Стокгольме в адрес Шведской академии («Вызывает удивление тот факт…»); знаменитое выступление В. Семичастного на пленуме ЦК комсомола («Свинья не гадит там, где кушает…») и его же более позднее признание, что «выдать Пастернаку как надо» его заставил Н.С. Хрущев; секретное постановление Президиума ЦК «О клеветническом романе Б. Пастернака» и здесь же – более позднее признание Хрущева-пенсионера о романе «Доктор Живаго»: «Я его так и не прочитал…». 

Еще интереснее документы, отражающие реакцию в писательской среде, где, как известно, весьма  принято было «сдавать» и «съедать» собратьев по перу. И таких документов много: от стихотворения И. Сельвинского («А вы, поэт, заласканный врагами…») до решения  президиума правления СП СССР об исключении Бориса Пастернака из Союза писателей. Составитель хроники пофамильно называет писателей, проголосовавших за это решение, среди них были  Г. Марков, Л. Соболев, Г. Николаева, назвавшая Пастернака «власовцем», С. Михалков, В. Катаев и другие (всего 43 члена СП СССР). Называет и тех, кто не явился на заседание, сказавшись больным или занятым, или вообще без объяснения причин,  среди них – А. Твардовский, М. Шолохов, Ф. Гладков, С. Маршак, И. Эренбург… – всего 26 писателей. Читателю любопытно: зависело это только от нравственной позиции человека, или дело в том, что более маститые и независимые писатели могли себе позволить игнорировать судилище, а менее маститые  и более зависимые – не могли?

С другой стороны, приводятся свидетельства и воспоминания людей, близких Пастернаку и не предавших его даже в атмосфере всеобщего психоза –  Вяч. Вс. Иванова, К. Чуковского, Л. Чуковской (потрясенной тем, что за исключение голосовал ее брат Николай), Зинаиды Пастернак, Ольги Ивинской. Письма самого нобелевского лауреата – Н. Хрущеву, Е. Фурцевой («Мне кажется, что честь оказана не только мне, но и литературе, к которой я принадлежу…»), президиуму Союза писателей («Ничто не может меня заставить признать эту почесть позором…»). Письма и телеграммы в защиту и поддержку писателя, ставшего изгоем в своей стране: «Мы глубоко встревожены судьбой одного из величайших поэтов  мира…» –  говорится, например, в телеграмме, направленной в Союз писателей СССР известными британскими писателями и философами, среди которых – Томас Элиот и Бертран Рассел (оба – лауреаты Нобелевской премии), Грэм Грин, Сомерсет Моэм, Джон Пристли и другие.  

Весь этот калейдоскоп документов, писем, живых голосов создает своеобразный полифонический эффект, словно слышишь гул времени, словно сам присутствуешь в наэлектризованной обстановке осени 1958 года.  И хочется понять «силу подлости и злобы», явленную собратьями Бориса Леонидовича по перу. Что это было – зависть? страх? искренние заблуждения? Думайте сами, решайте сами.

Так же обстоятельно разбираются в книге и другие сюжеты, как типичная для того времени  история с разгромом напечатанного в «Новом мире» романа В. Дудинцева «Не хлебом единым», и – нетипичная, когда неожиданно легко тому же журналу разрешили напечатать повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Непоследовательность в действиях властей можно в данном, конкретном  случае объяснить просто. Рукопись Солженицына попала напрямую к Хрущеву. Только он мог, ни у кого не спрашивая, разрешить или запретить. Он разрешил, о чем потом, возможно, не раз пожалел. 

Хроника наглядно демонстрирует, как эволюционировали настроения Хрущева: вот он разоблачает на ХХ съезде культ личности Сталина, выпускает из лагерей репрессированных, а вот уже и сам испугался, что дал свободу людям, особенно (после венгерских событий 1956 года) – писателям и художникам, и начинает сбавлять обороты, пятиться. Шаг вперед – два шага назад. 

Нельзя сказать, что мы чего-то не знали раньше, что книга С. Чупринина открывает  нам какие-то неизвестные страницы тех лет. Тут скорее другое. Знакомые большинству лишь в общих чертах сюжеты – будь то суд над Бродским, разгром выставки молодых-художников-абстракционистов в Манеже или дело Синявского и Даниэля, – если воспринимать их по отдельности, могли казаться «частными случаями», «исключениями из правил». Но спрессованные в ежедневную хронику, они дают такую беспросветную картину, что сомнений не остается: это были не «случаи», а сама система, не «исключения», а сами правила, это был запущенный еще при Сталине и не перестававший действовать при Хрущеве механизм идеологического диктата и давления. Густота текста, как и густота стычек и столкновений между культурой и властью – такая, что не продохнуть. И вдруг посещает «страшная» догадка: а может, никакой оттепели на самом деле и не было?  Может, она просто померещилась?

Но ведь выходили в те же самые годы хорошие книги и фильмы, многие из которых получали призы на международных кинофестивалях («Летят журавли» и др.), в Политехническом музее читали стихи молодые поэты, начал выходить журнал «Юность», молодые актеры создали театр «Современник», появилось целое движение бардовской песни, советские писатели, поэты, артисты стали выезжать за рубеж, в Союз приезжали деятели культуры из-за рубежа, у нас стали переводить и печатать иностранных авторов –  Ремарка, Хемингуэя, Экзюпери…  Да много чего нового и хорошего случилось в те годы! И про все это составитель хроники не забыл, разве что уделяет этим событиям гораздо меньше внимания, иногда буквально несколько строк, которые «проглатываются» читателем почти незамеченными, теряются на фоне развернутых во всех подробностях, деталях и нюансах драматических сюжетов. Но тут выбор осознанный: Чупринина интересует не романтика оттепели (оставим ее кинематографу), а прежде всего то, как выживала в этих условиях литература, а выживала она не «благодаря», а «вопреки».

Несколько слов о действующих лицах хроники. Обычно с оттепелью ассоциируют у нас группу т.н. «шестидесятников», тогда еще молодых поэтов и писателей –  Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулину, Рождественского, Аксенова, Гладилина, Войновича, Искандера, официально непризнанных Окуджаву, Высоцкого, Кима… 

На самом деле в этот период  (как, впрочем, и всегда) сосуществовало  несколько поколений литераторов. Еще была жива Ахматова, но уже появился Бродский.  Еще жили, но уже с трудом находили себе место в современной литературе писатели предвоенного поколения – Зощенко, Олеша, Катаев… Еще не успели состариться и активно переосмысливали свой военный опыт писатели-фронтовики –  Твардовский, Симонов, Эренбург… Но уже появились писатели гулаговской темы – Солженицын, Шаламов, Евгения Гинзбург… Еще в силе были Шолохов, Федин, Паустовский, но уже заявило о себе новое поколение «деревенских» (Абрамов, Распутин, Шукшин)  и «городских» писателей (Трифонов, Казаков, Нагибин). Были, наконец, «генералы» от литературы, все еще руководившие Союзом писателей, редакциями литературных журналов – Сурков, Кочетов, Софронов… 

Все они – люди оттепели, все так или иначе отдали дань этому времени, кто на сугубо литературном фронте, а кто – на идеологическом. И все они присутствуют в книге С. Чупринина, варятся в одном котле, дружат и враждуют, спасают и предают, воюют и отмалчиваются. И хотя сам автор никому не навешивает никаких ярлыков, даже далекий от литературной кухни читатель хорошо понимает, кто есть кто. 

Аннотированный указатель имен, помещенный в конце книги, насчитывает около 300 персоналий. Там же обширная библиография на тему оттепели. Мало того, каждая глава книги завершается небольшим справочным разделом, в котором, помимо прочего, приводятся списки освобожденных и реабилитированных за этот год деятелей культуры, в большинстве случаев – посмертно… 

В книге огромное количество сносок, они обширны, порой занимают до половины страницы, но оно того стоит, в них содержатся дополнительные сведения, не уместившиеся в основной текст, «выпирающие» из него. Эти побочные сведения делают текст еще более объемным, стереофоничным. Так же, как разбросанные по страницам книги стихи, начиная с помещенного в самом начале стихотворения Н. Заболоцкого «Оттепель после метели…» (1953 г.) и заканчивая стихотворениями Е. Евтушенко «Танки идут по Праге…» и И. Бродского «За Саву, Драву и Мораву…» (1968 г). Начало и конец оттепели, которая, конечно, была, но… уж очень холодная.

Скоро многие из ее героев подадутся в эмиграцию, кто-то приспособится к новой реальности, а кого-то просто не станет…  

К концу ХХ века в России вырастет поколение поэтов и писателей, не знающее, что такое цензура  и как это – носить свою рукопись на читку в Кремль. 

Впрочем, это уже совсем другая история. 

Светлана Шишкова-Шипунова

журнал «Дружба народов», выпуск №6 от 2020 года