» » » » » » » » » » »
|
Почерк голубки
О новом романе Дины Рубиной
Дина Рубина – писатель- универсал. Она легко управляется с любым жанром большой и малой прозы, будь то эссе, рассказы, повести или романы. Дина Рубина – писатель- трудоголик. В ее библиографии, начиная с 1980 года (хотя дебютировала она гораздо раньше, в 1971-м), значится более 40 оригинальных наименований, а сколько книг издано и переиздано по этим произведениям – и сосчитать трудно. Дина Рубина – писатель- космополит. Может ли быть другим человек, ведущий свою родословную (если верить эссе «Воскресная месса в Толедо») от испанских евреев, носящий в себе (согласно другому ее эссе) толику цыганской крови, родившийся в Ташкенте, живущий в Израиле и пишущий на русском языке? При всем том Дина Рубина – писатель- романтик. Большинству своих книг она дает длинные, красивые названия: «Холодная весна в Провансе», «Последний кабан из лесов Понтеведра», «Высокая вода венецианцев», «Гладь озера в пасмурной мгле»... Это – одна из «фишек» ее стиля (напоминающая, правда, незабвенную Франсуазу Саган с ее романом «Немного солнца в холодной воде»). Последний, седьмой по счету роман Дины Рубиной – «Белая голубка Кордовы» – все выше сказанное замечательно подтверждает.
На обложке книги – старинный портрет молодого человека, скомпонованный из двух известных работ великого испанского художника Эль Греко: голова взята с портрета монаха Ортенсио Парависино (в зеркальном варианте), а туловище – с картины «Иоанн Евангелист». Можно ли так обращаться с шедеврами мирового искусства? Вообще-то нет, а в данном случае выходит, что можно. Дело в том, что новый роман Дины Рубиной – про фальсификацию этих самых шедевров, и Эль Греко – один из тех художников, чьи работы фигурируют здесь в качестве объектов подделки, так что обложку можно признать даже остроумной. В многочисленных аннотациях роман презентуют как «интеллектуальный триллер», «арт-детектив», открывающий «особый этап» в творчестве автора. Насчет особого этапа – не знаю, а вот о жанре можно поспорить. Что «арт» – да, коль скоро главный герой – художник, а весь сюжет заверчен вокруг произведений живописи. Но никак не «детектив», поскольку никакого «расследования» в классическом понимании слова в нем нет. Триллер? Остросюжетность, почти кинематографическая, действительно присутствует (хотя пистолет «глок», который герой на протяжении всего романа таскает с собой, так ни разу и не выстрелил). Но «интеллектуальный триллер» – это как? Когда герои – интеллектуалы? Или все-таки, когда автор задает читателю трудные головоломки, заставляет его шевелить мозгами? Дина Рубина играет с читателем в открытую, с самого начала мы знаем, кто занимается фальсификацией шедевров живописи, кто «подсадил» главного героя на это дело, а те «загадки», которые остается разгадать, не требуют больших интеллектуальных усилий.
Тогда что же за роман «Белая голубка Кордовы»? Это, как и принято в современной литературе, произведение синтетическое, с элементами авантюрного, исторического и любовного романа, а также романа-путешествия и семейной саги. При такой смысловой нагрузке книга вовсе не нуждается в придуманных книгопродавцами жанровых подпорках типа «триллер-детектив», которые скорее снижают ее оценку в глазах потенциального читателя. Другое дело, что роман этот похож сразу на несколько уже известных книг. Чем-то он напоминает пресловутый «Код да Винчи» Дэна Брауна: в обоих романах присутствует в неприглядном виде Ватикан, а в роли Священного Грааля тут выступает наследный серебряный кубок. Местами возникают аналогии с «Даниэлем Штайном» Улицкой: тут тоже, хотя и не так глубоко, затрагивается болезненный вопрос взаимоотношений евреев и христиан, а главный герой тоже говорит на всех языках, перемещается из страны в страну, включая все тот же Ватикан. Но больше всего новый роман Дины Рубиной похож на прежние романы самой Дины Рубиной (так что о начале «нового этапа в творчестве» говорить пока рановато), особенно много параллелей с одним из последних – «На солнечной стороне улицы», удостоенным премии «Большая книга» за 2007 год. Главные герои того, ташкентского романа – мать и дочь, беспутная мать и талантливая художница-дочь. Герои нового, «испанского», назовем его так, романа – мать и сын, «шалава»-мать и талантливый художник-сын. По стилистике изображения ташкентский двор очень похож на двор в украинском городе Винница, где прошло детство героя «Голубки», да и обитатели этих коммунальных дворов почти одни и те же: и там, и тут есть свои инвалиды, свои сумасшедшие, свои алкоголики и чудаки. И как героиня ташкентского романа Вера создает цикл портретов колоритных персонажей с «солнечной стороны улицы», так герой романа «испанского» Захар пишет свою серию портретов не менее колоритных обитателей винницкой «Иерусалимки». Но если картины Веры оказываются на престижной зарубежной выставке, и этим ее история заканчивается, то картины Захара погибают у него в мастерской, и с этого главные приключения его жизни только начинаются. Как и прежние, новый роман Дины Рубиной выстроен не по хронологии, настоящее в нем перемежается и перепутывается с прошлым, но разброс во времени и пространстве здесь глобальнее: XX век аукается с XV- м, а герой легко перемещается не только в границах бывшего Союза (Винница, Питер, Москва), но и по всему миру: Иерусалим, Рим, Мадрид, Амстердам, Майами, снова Иерусалим… Динамика вполне в духе современной литературы. Но все это не значит, что роман «Белая голубка Кордовы» вторичен, не несет в себе ничего нового, оригинального. По крайней мере, две заявленные в нем темы – и та, что связана с искусством, и та, что связана с еврейством, – хоть сами по себе и не новы, скорее из разряда «вечных», реализованы автором достаточно оригинально.
1. «…Музеи мира и частные коллекции на треть забиты фальшаками, при всех их химических анализах, рентгенах, инфракрасных и ультрафиолетовых лучах! Вы что, полагаете, мастера-изготовители подделок глупее нас, экспертов? Среди них встречаются подлинные виртуозы, высококлассные профессионалы…» Это говорит эксперт международного класса Захар Кордовин. Схема необычного бизнеса, каким является подделка шедевров живописи, описана в романе так: приобретается подлинный старинный холст с не имеющей художественной ценности работой и записывается заново в манере известного и находящегося в данный момент в цене художника, например, Роберта Фалька. Затем эта новая картина по специальной технологии «старится». Придумывается правдоподобная легенда ее якобы счастливого обнаружения («провенанс»). Затем картина как бы между прочим показывается известным галеристам и экспертам, о находке начинают говорить в определенных кругах. Наконец, она выставляется на аукцион, допустим, Сотбис или Кристи. Или того лучше – сразу находится покупатель, из числа тех, кто «владеет какими-то заводами в Челябинске. Или приисками? И не в Челябинске, а на Чукотке?» Разумеется, он ищет надежного эксперта, дабы подтвердить подлинность. Является Захар Кордовин, человек с безупречной репутацией, и после добросовестного визуального исследования полотна объявляет новоиспеченному коллекционеру: «Да, полагаю, это Фальк…». Герой романа управляется один там, где в реальности действует, наверное, целая мафиозная структура. Захар Кордовин един, как минимум, в трех лицах: для всех он – авторитетный эксперт, для узкого круга посвященных – скрытый посредник между покупателем и картиной, и только он один знает, кто тайный автор всех этих картин. Автор он сам. Вот какого героя выдумала Дина Рубина! Ладно бы он только Фалька и других художников русского авангарда подделывал, но ведь он и за подписью Доменикоса Теотокопулоса – великого Эль Греко – портрет пишет, а это уже совсем другое качество и совсем другой уровень живописи. Да что там, он «Спящую Венеру» Рубенса копирует так, что не отличить от оригинала. (Вообще-то картина с таким названием принадлежит кисти Джорджоне, но Рубина отдает ее Рубенсу, так надо). «… Он всех их мог воспроизвести – одних за несколько недель, других – за пару часов…». Речь, следовательно, о гении? Тогда неизбежен вопрос: если он такой гениальный, почему он такой богатый? Гению полагается быть нищим. «Деньги тут ни при чем. Возможно, грядущий Мессия, возродив мертвых, будет так же опустошенно счастлив… А вы, Роберт Рафаилович, вы счастливы там, в запредельных своих ипостасях? Ведь сегодня родился ваш новый шедевр…» Он что, мнит себя Богом? И если не ради денег, то ради чего занимается этим сложным, трудоемким и рискованным делом? Ведь каждый такой «проект» занимает от момента обретения старого холста до продажи его в обновленном виде в музей или частную коллекцию 3-4 года. Но Захар Кордовин никогда не спешит: «…долгая, мучительно сладкая работа над самой картиной, когда ты не то что погружен в манеру художника, не то что живешь ею, а просто становишься им, этим единственным мастером, с его единственным стилем, его взглядом на свет и предметы…»
Дина Рубина – писатель добросовестный. Если она взялась за тему подделок живописи, то будьте покойны, скрупулезно изложит всю технологию этого дела. Чего стоят одни только термины – кракелюр (паутина трещин на старых полотнах), гризайль, лессировки… А профессиональные секреты мастеров: «Рубенс не допускал в тенях ни белой, ни черной красок». «Фальк протирал поверхность холста чесноком – чтобы размягчить верхнюю корку» и т.п. Но богатство подробностей и деталей, технологическая точность, с которой выписан процесс работы художника-копииста, художника-реставратора и, наконец, художника-фальсификатора (именно такой путь прошел Захар Кордовин) сами по себе не делают убедительным образ главного героя. Остается вопрос о том, почему мастер такого уровня отказался от собственной карьеры живописца. Понятно, что за Рубенса дают больше, чем дали бы за Кордовина. Но автор снова и снова повторяет: «Нет, вот уж деньги никогда не были тем оселком, за который цеплялась его душа. Разве что великое имя, в чьем отзвуке будет жить толика и его труда? Но подобный труд вкладывает в возрождение полумертвой картины любой реставратор. Тут что-то другое». Это «другое» автору так и не удается внятно сформулировать. Лиши она его творческой индивидуальности вообще, это еще можно было бы принять: мало ли уродов на белом свете – за других пишет гениально, а от себя – не может. Но нет, она позволяет своему герою писать и «от себя»: винницкий цикл «Иерусалимка», портреты женщин – матери, случайной возлюбленной Пилар… И дает понять читателю, что эти его собственные полотна тоже талантливы. Но со времен питерских квартирных выставок он их никому не показывает. Почему? В «добровольную епитимью» после убийства друга поверить трудно. Во-первых, друг-то был не свободный художник, а реставратор (тогда уж надо было «епитимью» на реставрационные работы накладывать), а во-вторых, где это видано, чтобы художник, да просто талантливый человек был до такой степени лишен творческого тщеславия? Писать под чужими великими именами, а себя лишить своего собственного имени. «Ведь художника по имени Захар Кордовин не существует…». До конца понять, что движет героем, можно, только узнав историю рода, к которому он, сам того не ведая, имеет несчастье принадлежать.
2.
«…Так увлеченно и тревожно, так страстно, как об этой картине, он не думал ни об одной из своих женщин». Речь идет о портрете то ли святого, то ли монаха или каноника, найденном Захаром в испанском городе Толедо, в невзрачном кафетерии (ниша напротив туалета) – портрете, в котором он опознал работу художника из мастерской Эль Греко. Из этого «неизвестного» он сотворил «Святого Бенедикта» и запродал в пинакотеку Ватикана как подлинник самого Эль Греко. И только потом понял, сообразил, что на портрете никакой не святой, а пират и разбойник по имени Заккария Кордовера, и что это не кто иной, как его, Захара Кордовина, далекий предок. Именно в этом месте тема живописи смыкается с другой магистральной темой, заявленной в романе Дины Рубиной. Даже на слух она звучит непривычно: речь идет о судьбе испанских евреев – сефардов. «В утробе каждой европейской страны есть свой могильник изничтоженной еврейской общины… но в утробе Испании он велик настолько, что продолжает и сегодня распирать ее и пучить». Предтечей романа стало уже упоминавшееся эссе Дины Рубиной «Воскресная месса в Толедо», которое можно рассматривать, как документальное приложение к роману, как «книгу о книге» (тогда еще не написанной). Сначала было реальное путешествие автора по Испании, где ее неизменно принимали за испанку, и реальная встреча с представителями одной с ней родовой фамилии – Эспиноза, а дальше заработало, как и положено, воображение писателя. Воображение завело автора далеко. В истории испанского рода Кордовера, которую она рассказывает, так много сюжетных повторов и счастливых (или наоборот – несчастных) совпадений, что скорее это похоже на красивую романтическую легенду.
«Он был очень пестрым, этот клан… Богаты были, как крезы – поместья, виноградники, дома, корабли… После изгнания в 1492 году, после всех конфискаций часть из них осталась в Испании, крестившись для виду». Двое Кардовера из таких марранов (крещеных евреев), братья-близнецы, после страшных пыток сожжены Инквизицией в Кордове за тайную иудейскую веру. Двое других близнецов – Саккариас и Мануэль Кардовера – стали пиратами, методично уничтожавшими испанские галеоны в Карибском море. «И тут дон Саккариас узнает, что гадина-епископ схватил его возлюбленную и замучил в застенках вместе с новорожденным сыном… Так вот, несмотря на то, что братья дали клятву никогда не расставаться во мщении, он вернулся один в Кордову, переодетым в сутану монаха, ухитрился пробраться в покои епископа и заколол его!» Тут надо разобраться, кто есть кто. Метаморфоза фамилии: та часть рода, что осталась в Испании, стала именоваться Кордовас, а та, которая еще в конце пятнадцатого века была изгнана из страны и, поблуждав по Европе, осела на Украине – Кордовер. Прапрадед Захара еще носил прозвища «испанец» и «пират» и похоронен на еврейском кладбище Винницы под камнем с высеченным на нем галеоном, но уже дед, энкавэдэшник и несостоявшийся художник, носил русифицированную фамилию Кордовин. Метаморфоза имени, которое носит половина мужчин этого рода: Саккариас – Заккария – Захар. Они и внешне все на одно лицо. Захар «до ужаса похож» на своего питерского деда и полного тезку, Захара Мироновича Кордовина. Приехав в Кордову, он видит на концерте фламенко девушку, которая как две капли воды похожа на его покойную мать (и так же, как она, любит тыквенные семечки). А сам он, по словам девушки, как две капли воды – ее сидящий в тюрьме брат (он тоже заколол человека, надругавшегося над его возлюбленной). Девушку и ее брата зовут одинаково – Мануэла и Мануэль, это второе родовое имя клана Кордовера. Но самое главное и роковое сходство у Захара с человеком в сутане, чей портрет он нашел в Толедо. На самом деле это портрет Саккариаса Кордовера, того самого пирата, одного из братьев-близнецов, который заколол епископа. Портрет написан в 1600 году отцом близнецов, художником, носившим то же имя – Саккариас Кордовера. Рентгенограмма картины показала, что на первом подмалевке на поясе у «монаха» был пиратский кортик. Метаморфоза изображения: пират – монах – святой. Последнее преображение произошло спустя пять веков: кистью Захара Кордовина Саккариас был превращен в «Святого Бенедикта» и оказался в самом сердце католической церкви, некогда разделившей род Кордовера на две части.
Во всей этой истории замешан наследный семейный кубок. Изначально их было два. (В этом романе все двоится, копируется, все друг другу – близнецы. О деде Захара: «Они были близнецы, разлученные во времени»). Захар свою семейную реликвию еще в молодости загнал питерскому антиквару, потом всю жизнь мучился и жалел, особенно оттого, что так и не смог прочесть, что там было написано. И, только попав в родовой дом испанских Кордовас и обнаружив там кубок-близнец, Захар – к тому времени уже житель Израиля и знаток иврита – наконец, прочел: «Князьям изгнания братьям Кордовера Заккарии и Иммануэлю дабы не разлучались во мщении…» Кстати, имя мастера по серебру, изготовившего кубки и выбившего на них эту надпись, –Раймундо Эспиноза (привет испанским родственникам автора). Значение кубков-близнецов мистифицируется в романе без достаточных на то оснований. Да, кубок ветви Мануэля все четыреста лет буднично простоял на комоде, что не спасло последнего из Мануэлей от тюрьмы. В то время как утраченный по неосторожности кубок ветви Саккариасов никак не помешал последнему из них, Захару, стать преуспевающим человеком. Но в развязке сюжета именно кубку отдана ключевая роль: только найдя его, Захар связывает все концы с концами – похожий кубок, похожий портрет, похожая фамилия – и понимает то, что читатель понял давным-давно. Теперь, когда мы знаем похожую на красивую сказку родословную героя, стоит ли удивляться его пристрастию к подделкам картин? Да он просто пират! У него это в крови сидит! Недаром говорил винницкий дядя Сёма: «…это ужасное, кордовинское… что никому не дает покоя! Это такая ужасная порча в крови, порча…»
Но в романе есть и вполне реалистический слой – Винница, детально выписанный советский быт, галерея запоминающихся персонажей. Эндокринолог Кац с женой Шуламитой, облаченные в банные халаты, спускаются по утрам в сторону Буга – «спарцмены». Сумасшедший капитан Рахмил – китель на голое тело, и его подружка Любка-фашистка, местная дурка, чью мать когда-то изнасиловали немцы. Жена дяди Сёмы фронтовая медсестра Лида, чокнувшаяся почему-то на китайцах: «Зюня, ты китаец?». Ну, и конечно сам дядя Сёма Литвак, инвалид войны, парикмахер, бездетный муж чокнутой жены, со своей тайной любовью к троюродной племяннице и ее «выблядку» («мамзеру») Захарке, Зюне, и стремлением сделать из него человека: «Ребенок должен трудиться неважно что». «Вообще в послевоенной Виннице безумцев было видимо-невидимо… Были дворовые идиоты, уличные психи, легендарные городские сумасшедшие, вроде Сильвы… которая появлялась, где ей вздумается, в десяти крестьянских платках, со своей прямодушной манерой мочиться стоя, как крестьянские бабы на ярмарке, и программным запевом: «Цар вкрал у Пушкина жыну!» С больными и чокнутыми, конечно, перебор, плотность их на единицу населения не столь высока, как это изображено у Рубиной. Но автора понять можно: писателю такие персонажи легче описать, а читателю легче их запомнить. Русский ли это роман? Главы про винницкое и питерское житье-бытье героев, безусловно, написаны в традициях русского романа. Главы, где герой мечется между Израилем и Европой, напоминают романы переводные, в частности, манерой походя фиксировать (не хочу сказать: рекламировать) сорта вин и сыров, названия отелей и одеколонов, марки автомобилей и т.п. «Я вижу, вы предпочитаете красные из Риохи…? Тогда хочу обратить ваше внимание на «Пуэнто де Аро»… или вот, «Сеньорио де Бреда».
3.
Наконец, есть и некий символический слой в многокрасочном полотне, написанном Диной Рубиной. Белая голубка. Бланка палома, если по-испански. На всех своих картинах Захар неизменно изображал эту маленькую птичку – «пушистый комочек с темно-вишневыми глазами», словно метку ставил – «в углу полотна, на заборе, невесомым, но оживляющим белым мазком… Его улыбка, ненужное ухарство, рискованная игра. Но – и тайное рабочее клеймо». Голубиная тема, как и близнецовая, – одна из сквозных в романе. Голуби в Виннице – утеха «шестидесятилетнего подростка Вити-голубя», к которому девчонкой бегала на голубятню мать Захара. «Бланка палома» – название кофейни в Толедо, где был найден «Святой Бенедикт». Портрет матери с голубкой на плече. Голубка на плече у Мануэлы, чей портрет он набросал за разговором в уличном кафе… В отеле Старой Кордовы, за окном своего номера он первым делом замечает белую голубку: «Привет, мой тотем!». А глянув из окна вниз, на соборную площадь, видит целые стаи белых голубок. «Здесь был просто заповедник этой разновидности голубей, их рай, их вотчина…» И его тоже. Именно здесь он нашел «своих» – семью испанских Кордовес. Белой голубкой Дина Рубина метит в своем романе все, что представляется ей данным от Бога. Ведь Бог – «главный голубиный заводчик». Сам герой объясняет одной из своих возлюбленных: «…это словосочетание – paloma blanca, – ты слышишь меня? – имеет еще и религиозный смысл. В народе так называют образ Богородицы из города Росио…» Что ж, божественным участием легче объяснить и Захарову гениальность: «Соответствие цветовых градаций было делом даже не зрения, а какой-то мелкой горошины в мозжечке». И причудливость маршрута, которым герой романа неотвратимо приближается к Кордове: «Он всегда с удовольствием следовал предложенными судьбой тропинками, которые выводили к самым неожиданным совпадениям и сюрпризам». Все в руках Божьих, а герою остается только «следовать этой высокой игре». Но белая голубка – символ чистоты и непорочности, а он-то – циник, который все про себя понимает: «Привет тебе, благородный, мастеровитый дон Саккариас, от прощелыги и преступника Захарки». И про мир, в котором он вращается, тоже все правильно понимает: «Дед, ты слышишь меня? Ты меня чуешь? Я благословляю тебя тысячу раз со дна этого невежественного, безнравственного и алчного мира». Да и само искусство он давно уже считает «грязным болотом». Тем не менее, автор явно хочет сказать нам, что герой чист душой, способен страдать, мучиться совестью. Правда, реализуется это послание, главным образом, с помощью такого известного приема, как сновидения. Но ни сны, ни голубки не спасают. И тогда остается одно – убить героя.
Когда придет моя смерть, Ко мне слетит на плечо Белая голубка, Белая голубка Кордовы…
Так поют два пожилых кантаора на фольклорном концерте в бывшем госпитале Сан-Себастьян. И для тех, кто еще не понял, зачем герою умирать, следует романтическое объяснение:
…Вот пришла твоя смерть, Так где ж твой удел, То богатство, что веками копили Твои непокорные предки? Ты растратил его, Остудил их горячую кровь, Погасил их жаркое семя, и ныне Одиноко стоишь в небесных вратах – Лишь голубка на плече у тебя, Белая голубка Кордовы…
И верно, удел свой (так дед Захара называл наследный серебряный кубок) он потерял безвозвратно, семьи, детей у него нет… «…ему, в эти минуты восходящему на эшафот за многочисленные свои прегрешения, одиннадцатому в своем роду Саккариасу Кордовера, не позволено узнать, что через пять дней в Толедском госпитале Вирхен де ла Салюд роженице Пилар Гарсиа Морос принесут на первое кормление ее новорожденных – двух совершенно одинаковых мальчиков…»
Концовка романа, где рождаются на свет очередные близнецы, получилась (может, как раз из-за них) мелодраматичной. Но дело не в этом. Концовка сомнительна в принципе. Не потому, что хотелось хэппи энда, нет. Убивать героя или оставлять жить – личное дело автора. Большинство авторов своих героев в конце убивают, так удобнее завершить любой сюжет: нет героя – нет проблемы. Похоже, концовка романа далась Дине Рубиной тяжелее всего остального. Она хочет убедить читателя: герою действительно ничего не остается, как умереть, но мысль ее мечется и петляет, как мечется и петляет сам герой, уходя от преследования посланных по его душу киллеров. Как водится в романах, он окидывает мысленным взором «последние 15 лет своей странной, упоительной и преступной жизни». И что же? В чем он может себя упрекнуть? В том, что Фалька подделывал? О нет… «Этот невероятный святой с кортиком, похожий на меня.… Я продал его… И с этим теперь невозможно остаться жить». А почему, собственно, невозможно? Портрет «Святого Бенедикта» украсит кабинет нового Папы, который, по слухам, будет носить имя как раз этого святого, и никто даже предположить не сможет, что на самом деле это… испанский еврей, пират и разбойник Заккария. Можно ли придумать более изощренную месть Святому Престолу? «-Сколько вы хотите за холст?.. - Немного, монсеньор. Двенадцать миллионов… Кардинал поднял голову, внимательно посмотрел на Кордовина и едва заметно дернул уголком рта… - Это по числу апостолов? - Скорее, по числу израилевых колен». Отомстил, еще как отомстил! На протяжении всего романа автор представляет нам героя как сильного, умного, хитрого (какие авантюры проворачивал!), хладнокровного и самоуверенного человека (как легко переиграл подосланного к нему «парламентера»). Что же случилось с ним к концу романа? С чего это он вдруг скис, обмяк и решил сдаться – и кому! Ладно бы, за ним международная мафия гналась, или уж, Господи, прости, дельцы из Ватикана, которым он впарил фальшак, а то – какой-то Гнатюк, которого сам же он называет «говночистом». Бывший военный, разбогатевший на кооперативных туалетах, вдруг сделавшийся собирателем живописи, которому тоже впарили в свое время поддельную «Венеру». С организатором той сделки, интеллигентным человеком по фамилии Босота, «говночист» Гнатюк уже успел поквитаться и подлинную Венеру, судя по всему, забрал. В таком случае, зачем Гнатюку убивать еще и Захара? Вряд ли он помешает ему продать какую-то из своих (его) Венер, ведь это значило бы разоблачить самого себя. А главное – зачем самому Захару подставляться под пулю «говночиста»? «Если я попытаюсь скрыться, вокруг меня станет рушиться весь мой мир». Звучит неубедительно. Какой мир? Герой романа на самом деле – одинокий волк. С единственной подельницей его, Маргаритой, неприятности уже случились. Старая любовница Ирина («Брошенная моя…»), как и новая любовница Пилар («Моя сирота…») уже оставлены им. Только что обретенная то ли сестра, то ли племянница Мануэла – девушка кордовинских «проклятых кровей», такая сама кого хочешь обставит, и она готова бежать вместе с Захаром куда угодно. Они, собственно, уже в пути, только не надо возвращаться. Но герой почему-то возвращается. Он твердо решил умереть. Как его дед, пустивший себе пулю в висок в 1937-м, якобы для того, чтобы отвести угрозу расправы от семьи. По законам движения сюжета в этом романе, нечто подобное непременно должно повториться еще раз. «-И ты готов стать жертвой этих палачей? - Они не палачи, Мануэла. Эти всего лишь топоры, орудия казни… А я задолжал совсем другому кредитору. И по другой ведомости…» Когда не остается никаких аргументов, приходится апеллировать к Господу Богу. Хорошо бы при этом еще и покаяться. Но ничего подобного не происходит. Вместо этого герой садится писать Марго (время есть, спешить некуда) подробные распоряжения… нет, не уничтожить все его подделки. «Смело выставляй их на самые солидные аукционы… Ральф попробует торговать у тебя эти пейзажи – держи его на крючке, постепенно поднимая цену». Чек Банка Ватикана, вырученный за «Святого Бенедикта», он «бережно вложил внутрь лифчика» Мануэле и булавкой пристегнул для верности. «Это наше наследство… Наши поместья, дома и корабли…». Вспоминает даже про проценты со сделки ватиканским дельцам Луке и Бассо («смотри, не забудь, это дело чести»). И про свою тайную мастерскую: «методично будешь сжигать на небольшом, не подозрительном костре все, что сможет там сгореть – холсты, подрамники, бумагу, даже кисти. Осторожней с огнем, не повреди моих фруктовых деревьев». Вот так, по-деловому готовится герой романа принять смерть. Точно так же он мог бы подготовиться к тому, чтобы смерти избежать. Позвонить в полицию. Раздобыть пистолет и выстрелить первым. Попробовать договориться, наконец. Но ни автор, ни герой этого почему-то не делают. …Он остановился в тридцати шагах от дома и подставил спину под пулю. Последний мазок полотна: рядом с упавшим навзничь героем спланировало голубиное перышко, «грудное, пуховое, невесомое, как последний вздох…»
Странная концовка, перечеркивающая всю романтическую линию книги. Он не должен был уступать «говночисту». Или он не «одиннадцатый в своем роду Саккариас Кордовера». А может, Дина Рубина, при всей ее литературной многоопытности, просто не справилась с героем, которого сама же и выдумала?
|
|